Философия и война. Как идеи становятся оружием массового поражения

Какую бы «защиту от дурака» не прилагало человечество к ящику Пандоры — обязательно найдётся дурак, который защиту взломает и ящик откроет. После этого человечество всем миром отбивается от вырвавшихся на волю горгулий, суккубов и фамильяров. Ценой неслыханных стрессов и потерь. Загнав нечисть обратно в ящик, измотанные граждане клянутся друг другу никогда-никогда больше его не открывать. Да ну его нафиг, никогда больше — говорят. И сделать такую изощрённую защиту, чтобы даже очень хитрый дурак не открыл. И вот когда все уверены, что теперь-то точно не система глобальной безопасности, а Форт-Нокс, неожиданно, но всенепременно появляется дегенерат с ломом… Тем не менее, этот прискорбный факт всякий раз принуждает мыслителей пересматривать прежние установки и делать интеллектуальное усилие, задающее основание следующего мира.

Блистательный ужас Модерна

В предыдущей статье мы рассмотрели такты становления Нового времени, начавшегося в Англии ещё в 16 веке. Преодолев религиозные и политические конфликты в 17 веке, в 18-м Англия становится уверенным мировым лидером. С бурно развивающейся промышленностью, мощной международной торговлей и успешной колониальной экономикой.

И, конечно, лютым раздражителем для стран континентальной Европы. Мыслящим элитам которых становится очевидной неизбежность догоняющей модернизации. В 1789 году Франция взрывается Революцией и уходит в штопор итеративного террора и мучительных войн. А Германия ещё и в эпоху наполеоновских войн представляет из себя «политический конструктор Лего» и славится феодальной раздробленностью, крепостным правом и засильем средневекового законодательства. Для сравнения: в 1769 году Томас Ньюкомен изобрёл первый паровой двигатель. А в 1782 году Джеймс Уатт усовершенствовал его настолько, что это позволило сделать паровую машину основным источником энергии британской текстильной промышленности. До Великой французской революции оставалось 7 лет.

Это всё равно, что сегодня одной из стран мира применяются технологии обеспечения физического бессмертия и вечной молодости, трансгалактические полёты, путешествия во времени и моментальное конструирование объектов из атомов. А соседи до сих пор спорят, что лучше: капитализм или социализм?

Иными словами, перед аутсайдерами стояла сверхзадача: организация супермобилизации в собственных обществах, позволяющая одним рывком догнать лидера, обогнавшего их на четыре корпуса. Проблема же состояла в том, что элиты, уже перешедшие из религиозного в научное мировоззрение, имели дело с архаичными и инертными обществами. Основная сложность заключалась даже не в том, чтобы «построить такое же, как в Британии». А в том, чтобы заставить подконтрольные общества во всём этом жить и стать такими же, как британцы. Подозреваю, массы, невзирая на усилия апостолов эпохи Просвещения, слабо поддавались каким-либо добровольным трансформациям, предпочитая родную, с детства милую традицию. И не спешили покидать религиозное мировоззрение, обещавшее им райские наслаждения после финала недолгой земной жизни, исполненной скорби и страданий.

Не думаю, что идея «подменить религию» пришла кому-то в голову, как циничная управленческая технология. Скорее всего, это было желание убедить массы просто из кружащего голову энтузиазма. Ведь пример Англии был более чем убедительным и, главное, многообещающим.

Так возникает философия (а, скорее идеология/религия) Модерна. В ней Бог заменяется Разумом, а вера в Рай после смерти — верой в светлое будущее всего человечества. Прогресс рисуется, как новая, избавленная от деструктивного влияния прошлого магистраль развития. Развитие кажется экспоненциальным — «всё выше, и выше и выше». Религию замещает культ Науки. И вера в её Святые Дары — научно-технический, социальный и личный прогресс человека.

Отношение к Природе — рационально-мстительное. «Наконец-то мы избавились от твоей власти над нами, и теперь будем рационально перемалывать твои ресурсы к нашему благу». От зависимости от Природы — к господству и контролю над ней.

То же самый подход культивировался в отношении социальности. Господство и рациональный контроль над социальными процессами и поведением индивидов. В управленческую моду входят строгие супериерархии, претендующие на социально-нженерное изменение традиционных обществ. Человеку предписывается ежедневное усилие по личному усовершенствованию, с контролем со стороны элит. Появляется масса утопических концептов и проектов, в основе которых — исключительно рациональное видение организации государства, экономики и социума. Особое внимание уделяется «человеку нового типа» — идеальной модели или Уберменшу по Ницше.

Я не удивляюсь тому, что именно Германия, как изначально в этой гонке наиболее отсталая и нуждающаяся в мобилизационном рывке страна, больше других преуспела в применении корпуса модернистских идей. И дважды за двадцатое столетие «сошла с ума», развязав наиболее кровопролитные в истории человечества войны. Потому что вынуждена была прибегнуть к метанарративам, мегаломанским, до мелочей продуманным проектам и сектантскому, по сути, подходу в политике. К слову, инструментально возродив на новом технологическом витке католические инквизиционные практики.

Не стоит, конечно, в контексте модернистских идей обходить вниманием и Московию. Этот медвежий угол несколько раз за свою историю ввязывался в догоняющую модернизацию со всем размахом свойственного ему садизма. Последствия большевистской революции всем нам хорошо известны. Большевики и их последователи решили одним прыжком перепрыгнуть цивилизационное расстояние, которое европейские страны-лидеры проходили несколько столетий. Причём проходили разными по драматичности, длительности и успешности шагами. К тому же, уверовав в «светлое будущее всего человечества», российские революционеры взялись в кратчайшие сроки построить идеальную модель самого утопического извода. Традиция была (причём дважды, а с учетом 1991 года — возможно и трижды) решительно снесена, её носители — физически уничтожены и рассеяны. Дабы воспрепятствовать реакции, горячие головы планомерно зачистили все среды, где была возможна частная инициатива и проявление свободной воли. В надежде на практике реализовать мечтательно-книжную утопию, но, построив, разумеется, гигантский концлагерь на гигантских территориях. Вера в светлое будущее была подкреплена «фирменным» религиозным московским мессианством и амбициями на мировое господство над «спасёнными» из лап диавола народами.

Нет, я не пытаюсь рисовать эпоху Модерна только чёрными красками. В конце концов, современный комфорт и блага цивилизации — производные от научно-технического прогресса и циклопических проектов Модерна. Никогда ещё человечество не жило так хорошо. Я лишь пытаюсь разграничить реальные продвигающие цивилизацию вперёд шаги и иллюзорные идеологические «поделки», за которые неизменно приходится платить страшную цену.

Разочарованный и мстительный Постмодерн

Уже к концу 19-го века в Европе появляются мыслители, подвергающие сомнению базовые установки Модерна. Раздаются робкие голоса, критикующие идею безостановочного прогресса во всех сферах человеческой жизни.

Подозреваю — причиной было расхождение очевидных уже фактов и теоретических представлений. Романтичные модернисты видели прогресс, как некий фундамент для процветания всех без исключения. На деле же победивший капитализм вылился в социальное расслоение, подобное феодальному.

В последней трети 19 века Англия теряет гегемонию на морях, в международной торговле, и, соответственно, промышленности. И постепенно уступает лидерство новым индустриальным «тиграм» — США и Германии. Прекрасная викторианская эпоха из «золотого века» постепенно трансформируется в застой, подобный брежневскому в позднем СССР. Но позвольте, если прогресс — бесконечен, то как такое могло произойти в принципе??

У доминирующей философии Модерна появляются собственные «протестанты». Социалисты, представленные Шарлем Фурье, Анри Сен-Симоном и Карлом нашим Марксом. Анархисты в лице Пьера Прудона и Макса Штирнера. И «протофашисты», выдвигающие идеи расового и классового превосходства — от Томаса Мальтуса и Герберта Спенсера до Хаустона Чемберлена и их последователей.

К началу 20-го века начинает распадаться культура Модерна, как поставщик объединяющих позитивистских социальных ценностей, стандартов и норм. Настроения безнадёжности, разочарования и упадка жизненных сил оформляются в новое течение в искусстве — декаданс.

Но, конечно, наиболее шквальной критике представления Модерна поддаются после Первой мировой. Ведь если торжествующая рациональность настолько всесильна, то, как вышло, что никто не захотел и не смог предотвратить бессмысленную, кровопролитную, ужасающую по масштабам и жестокости бойню? Да ещё и начатую по пустяковому, казалось бы, поводу? Почему ни в одной из 38 стран-участниц разного уровня модернизации не нашлось мыслителей и политиков, которые смогли бы остановить безумие?

Вторая мировая окончательно зафиксировала глубокий кризис Модерна. Ведь оказалось, что Разум, не сдерживаемый никакими этическими ограничениями, способен создавать сатанинские по сути модели, перемалывающие целые народы в фарш. Что наука и порождённые ею технологии далеко не всегда обеспечивают исключительно позитивные результаты и попросту опасны в руках популяций со стайной подростковой психологией. Всё это требовало глубокой рефлексии произошедшего, хотя бы ради права снова называться людьми. Как сказал Тео Адорно «после Освенцима невозможно писать стихи».

Строго говоря, постмодернистская рефлексия, особенно бурно включившаяся в 40–50-е годы 20-го века, сильно напоминала размахивание кулаками после драки и попытки ещё раз убить дохлого тираннозавра. Неслучайно одним из главенствующих слов постмодерна является слово смерть.

Британский историк, культуролог, социолог и философ Арнольд Тойнби с 1934 по 1961 годы пишет 12-томный труд «Постижение истории», в котором вводит термин «постмодернизм» и обозначает его, как завершение культурного, религиозного, экономического глобального господства Запада.

В 60–70 годы «умерщвлению» подвергаются любые основания мировоззрения Модерна. Отрицается факт бытия вещей — субъектов и объектов, взятых сами по себе. Появляются мнения, что реальность — не набор вещей самих по себе, но совокупность отношений между вещами и их функциями. Впоследствии всё это выливается в радикальное отрицание бытийности вещей как таковых. Смысл и бытийность предлагается понимать только во взаимном пересечении изменчивых взаимных отношений и функций. Это новое понимание бытийности получило название «смерть онтологии».

В 1961 году французский философ Ролан Барт пишет эссе «Смерть автора». В котором предлагает не связывать личность автора и написанный им текст. Мол, автор, работая над текстом, на время работы становится писателем — «пустым тростником», через который в мир приходит текст. При этом рождаемый его пером текст никак не связан с любыми аспектами личности автора.

Разумеется, со временем постмодернисты добрались и до самого человека. Которого, с их точки зрения, аналогично не существует вне отношений с другими. Модерный человек был решительно расстрелян.

Однако кенселинг Модерна не мог длиться вечно. Рано или поздно должен был возникнуть вопрос: «а что вместо»?

В 1979 году Жан-Франсуа Лиотар публикует книгу «Состояние постмодерна», в которой описывает мир после Модерна. Это состояние мира он фиксирует, как конец эпохи «Больших проектов», основанных на Больших повествованиях (метанарративах). Справедливо замечая, что ни один метанарратив не способен полноценно вместить всё разнообразие мира. Он заявляет, что ни одна из концепций, доктрин, парадигм не может «определять, представлять, вмещать нас всех» как некую социальную, политическую, метафизическую, бытийную целостность. И продолжает: Постмодерн — ситуация, когда «целостностям уже не верят…, наступает эпоха раскрепощения частей». Лиотар утверждает, что вера в господство разума, правовую свободу и социальный прогресс — подорвана. Поэтому придётся отказать от любого, свойственного миропониманию Модерна, универсализма «всеобщего».

Напротив — основную ценность постмодернистского мира представляет «микроопыт» индивидов и их святое право на выбор целей и методов достижения этих целей. Разумеется, во взаимодействии с другими индивидами и, желательно, цивилизовано. А поскольку у каждого муравья из разорённого муравейника будут теперь свои, индивидуальные цели, то и язык у каждого будет свой. С другими муравьями он будет взаимодействовать, вступая в языковые игры. Вот поэтому снова свести их в целостное и осмысленное единство станет нерешаемой задачей. Как по мне — очень милое прочтение мифа о Вавилонской башне.

Постмодернистская социальность Лиотара — бессистемная и внеструктурная. В ней не может быть никакой целостности, ибо она — текучий и постоянно меняющийся хаос, в котором ежедневно происходят мириады игровых транзакций между высвобожденными из унифицирующего рабства иерархий индивидами.

Не могу не отметить, что эмансипация Постмодерна разворачивалась не на осознании «взрослой» самодостаточной отдельности от «нагрешившего» Модерна и уверенном соответствии реалиям текущей версии мира. А на «подростковой» контроверсии стиля «мы никогда не будем такими идиотами, как вы, взрослые несимпатичные придурки. Каждой без исключения вашей ценности мы покажем язык». У вас форма? У нас — антиформа. У вас пафос и метафизика? У нас ирония. У вас иерархия? У нас анархия. У вас план? У нас случай. У вас порождение циклопических целостностей? У нас — их деконструкция. И прочее, и прочее…

В целом направление мысли постмодернистов понятно и вызывает симпатию. По меньшей мере, украинцы аналогично считают военную победу над русским миром только первым шагом. В идеале — от него не должно остаться камня на камне и в идейном плане. Чтобы этот монстр никогда не возродился. Чтобы — никогда больше.

Межпоколенческий клинч

Впрочем, безмерно увлекаться противопоставлением тоже не стоит. Суть ведь не в том, что «Украина — не Россия», а в том — чем является Украина и что она может предложить себе и миру?

К тому же, невзирая на усилия постмодернистов, Модерн никуда не исчез. Да, ужасающие идеологические тиранозавры, движимые исключительно холодным рацио, вымерли. Но их сменили «теплокровные животные» разного размера и экосистемного назначения. Модерн перекочевал в корпорации и до последнего времени прекрасно там себя чувствовал. Визия, миссия, ценности корпорации — пусть не метанарративы размером с галактику, но вполне узнаваемый суржик идеологий прошлого, призывавших взяться за дело с неисчерпаемым энтузиазмом. Сюда же — план, цели, иерархия, мастерство, отбор, центрирование. Модерные люди уклонились, как Нео, от пуль агентов Смитов и рассредоточились в корпорациях, вполне комфортно для себя. Вымирание корпораций началось только сейчас. По причине массового бегства из них персонала. Нашумевший сериал 22 го года «Разделение» как раз об этом. Толстый намёк на то, что корпоративный винтик — усечённая версия целостного человека, проводящая львиную долю жизни в замкнутом пространстве офиса в компании ограниченного круга лиц. И даже не понимающая суть выполняемой ею работы. Выход — бегство из тюрьмы и обретение добровольно отринутой ранее целостности.

Постмодернисты же не просто отвергли тиранию традиции и унифицирующую гравитацию супериерархий. Они предложили человеку право на свободное конструирование индивидуальной идентичности, право на язык, с помощью которого эта идентичность коммуницирует с миром и свободу перемещения между многочисленными организованностями и средами. Были признаны достойными уважения и принятия разные культуры и субкультуры. Терпимость и толерантность стали новым мейнстримом в культуре социального взаимодействия, а борьба за права меньшинств и политкорректность — новыми политическими драйверами.

Впрочем, то, что Постмодерн в итоге упёрся в потолок своих возможностей, а его идеи превратились в собственную противоположность, лично для меня не стало неожиданностью. Я понимаю развитие не как экспоненциальный процесс. И даже не циклический. А как поколенчески-экспоненциально-циклический. Подробнее — в статье «Эпоха ужаса».

В этом контексте время, в котором мы живём — закат Постмодерна. Борьба за права меньшинств превратилась в диктатуру даже не столько самих меньшинств, сколько в диктатуру борцов за их права. А языки отдельных индивидов и субкультур более не служат для самовыражения и интеграции их носителей в Большую игру. Но агрессивно навязываются большинству или другим субкультурам.

Интернет, некогда подаривший людям свободу общения, в какой бы точке планеты они не находились, превращается в жёстко цензурированную среду. А заодно — в пространство для поисковых ботов, а не людей. И в пространство маркетингово-политических манипуляций, буквально взламывающих идентичность индивида и делающих выбор за него.

Технологические предприниматели, эти новые пророки с мотивацией «мы хотим изменить мир», ещё недавно обожаемые, вызывают всё большее раздражение. Претензию можно артикулировать как «Прекратите всё время изменять мир! Мы не успеваем адаптироваться».

Информационная среда, с одной стороны, уплотнила связность и повысила скорость коммуникации. Но, с другой — парадоксальным образом усугубила индивидуальное одиночество. Если Модерн с его сверхзадачами загнал множество стран в крайность девиантного коллективизма и, по Фромму, «бегства от свободы», то Постмодерн с опорой на инфосреду задал другую крайность — тотальную атомизацию социума. Пытаясь сформулировать главную философскую проблему позднего Постмодерна, я вспоминаю слова из миниспектакля Гамлет КВН ДГУ: «Зачем человек одинок и бессилен? Как палец в носу, как в тайге Чебурашка»?

Неудивительно, что у метамодернистов, претендующих на роль следующего философского поколения, в головах раскачивается всё тот же маятник. Впрочем, не думаю, что метамодерн превратится в доминирующий тренд. Попытки синтезировать идеологии прошлого в непротиворечивый концепт напоминают прения о том, что лучше: католицизм или протестантизм и как никого не обидеть. В прошлый раз во время подобных прений реальную силу набирало немыслимое ранее научное мировоззрение. В этот раз будет так же.

Работа над ошибками

И, конечно, текущая ситуация. Все титанические усилия постмодернистов по аннигиляции философии Модерна прихлопнуты неожиданно свалившимся им на головы многотонным брутальным фактом самой обычной кровавой захватнической войны в Европе, уже было превратившейся в контактный зоопарк розовых пони и единорогов. Не знаю, как они это переживут.

Особенно в свете того, что Россия нагло воспользовалась всеми их концептуальными наработками. Наводнила европейские страны агентурой и агрессивными группами влияния, прикрываясь политкорректностью и требуя толерантно относиться к индивидуальным особенностям русского мозга. Коррумпировала политиков и чиновников, планомерно продавливая зависимость ЕС от российских энергопоставок. Представляя всё это, как работу на взаимное благо. Содержала пул пропагандистских каналов, которые гнали геббельсовскую ложь, но при этом трогать их было нельзя, ведь это — посягательство на свободу слова. Устраняла неугодных под припев «а вы докажите, что это мы», зная, что ни один суд этого не докажет. Держала европейцев в страхе, демонстрируя надувную/виртуально-мультяшную армию и устраивая перфомансы. Издевалась над всеми европейскими ценностями, одновременно используя их в своих интересах на территории ЕС и строя внутри РФ откровенный нацизм.

На мой взгляд, европейцам и американцам пора достать головы из песка политкорректности и начать называть вещи своими именами.

Нет, далеко не каждая культура на нашей планете конструктивно «заряжена». И тем более — далеко не каждая способна мудро распорядиться новейшими технологиями или геополитическим статусом. Что с того, что России после развала СССР были предоставлены все условия, в которых она не должна была чувствовать национального унижения? Открыты двери в элитные политические клубы, подарен шанс влиться в цивилизацию на равных? И разве сам СССР, получивший технологии от США, не стал империей зла? Создав ещё и ядерное оружие, которым современная Россия шантажирует весь мир? И оснастив им другие диктаторские режимы? Разве не западные партнёры заливали реинкарнацию империи зла нефтегазовыми деньгами, на которые она открыто готовилась к войне и честно озвучивала свои планы? Намекая не только на Украину, но и на ряд европейских стран? Откровенно плюя на «розовых единорогов», выпущенных в мир постмодернистами? И почему за все эти ошибки должны платить кровью украинцы?

Несмотря на долгий период советской модернизации, культура русских так и осталась незрелой, можно сказать, детской. Ведь если люди принимают решения, с последствиями которых неспособны справиться — что можно сказать о психологическом возрасте таких людей? Если у популяции не сформированы моральные нормы, отсутствует различение добра и зла — о чем это свидетельствует? Но главное в другом. Если взрослые допустили, что в руках у пятилетнего ребёнка оказался автомат, из которого он перестрелял половину детского сада — кто несёт ответственность за трагедию?

Я пишу этот текст во время очередной массированной ракетной атаки на Украину. И осознаю, что все технологии, которые легли в основу этих ракет, были переданы России Западом. И им же были обеспечены миллиарды долларов, потраченных на производство этих ракет. При этом я не желаю истребления русских, хотя они захлёбываются восторгом от известий о смертях украинцев. Но я требую, чтобы Россия больше никогда не получила технологий, знаний и денег, которые могут быть использованы для развязывания следующих войн. В противном случае такие попытки обязательно повторятся, поскольку война — любимое занятие России. Всё, что она реально производит и экспортирует — страх. Сами русские не хороши и не плохи. Монстрами их делает культурная среда.

Если мысленно предположить масштабирование этого прецедента, любая культура в мире должна быть исследована. Как это делал Рональд Инглхарт в своём периодическом Всемирном исследовании ценностей, но с большим числом критериев. Тогда, не вмешиваясь в суверенные дела разных стран, можно плавно управлять их модернизацией, предоставляя технологии и знания дозировано. По мере этического «созревания» культур к новому для них шагу. И не препятствовать, разумеется, свободному передвижению людей между разными культурными и субкультурными средами. При этом задача адаптации к новым условиям должна быть делегирована самому субъекту, а не принимающей стороне. Если ты выбрал, как среду для жизни эту конкретную культуру — изволь соответствовать.

Я пишу ужасно неполиткорректные вещи. Пишу их под звуки воздушной тревоги и в тоскливом ожидании новых сообщений о смертях украинцев. Но чего стоит политкорректность, результатом которой стало когнитивное, технологическое и ресурсное оснащение коллективного серийного убийцы и предоставление ему полной свободы действий? Это ведь его культурная особенность…

Эксклюзив

Катерина Гладкевич, візіонерка (Фонд Вільяма Д. Донована за міжнародний мир)