Вероника решает спать

2020-1890

Господи, какое странное место! Но именно так и должно быть. Ночь, а светло как днём. Почему ночь? Вероника не помнила, но твёрдо знала — часы давно отзвонили двенадцать. Смутно знакомый город наступал на неё с трёх сторон. С четвёртой стороны шептала большая река. Суровый ветер с залива трепал волосы, но холод не ощущался. Напротив, было тепло. Красиво разодетые люди фланировали по набережной, придерживая шляпы и зонты. Кричали чайки. Белой птицей на воду спикировала чья-то газета. Последний раз махнула крыльями-передовицами и растеклась по поверхности воды. На воде плавали взапуски бумажные кораблики с игрушечным пароходиком. Из маленькой трубы поднимались клубы пара — совсем, как у настоящего. Папа обещал купить такой на Рождество. Стоп. Папа? Чьи это мысли?!

Над головой растеклась молочная река неба, закутанного в лёгкие облачка. Петербург, наконец вспомнила Вероника. Белые ночи — вот почему светло. Город оказался почти таким же, каким запомнился с прошлогодней поездки. Разве что не хватало утончённой «Лахты», и уродливая «Башня конституции» куда-то, к счастью, подевалась. Зато Петропавловский на месте, и его золотой шпиль уходит вверх, сквозь белёсую мглу, к звёздам. Старина Питер… Необычно видеть Неву без скоростных катеров. И набережная Фонтанки без автомобилей выглядит совсем иначе. Лучше. Эх, остаться бы здесь подольше! Но времени нет. Она должна найти… кого-то. Ей нужно спешить.

Быстрым шагом Вероника направилась к Симеоновскому мосту, переступая через разноцветных змей, выпущенных индийским факиром. Змеи беспокоили. Зачем они? В голову ударило детское воспоминание: на афише грубо нарисован слон. «Цирк». Вот только слона не было, а были змеи. Вероника поёжилась от чужого страха. Тот, кого она ищет, близко.

Монотонная дудка индуса заглушала ржание лошадей и звон колоколов. Почему колокола звонят? Неважно. Нужный человек не показывался. Несколько раз Вероника пыталась наудачу заговорить с прохожими, но те шарахались в стороны. Где же он? Где?

Они встретились на середине моста, на недавно достроенной боковой консоли, куда зодчие вынесли тротуар. Молодой ещё, даже слишком молодой, паренёк стоял, раскинув руки. Если присмотреться к его ногам, можно было разглядеть, что он парит в воздухе. Невысоко, будто осторожничает или не хочет открыть талант прохожим. Вероника знала, что оба предположения неверны. Этот мальчик любит риск и не знает страха. Она вспомнила, зачем здесь.

— Горшенин Арсений Семёнович?

Парень не отозвался. Лишь когда она тронула его за плечо, Арсений с удивлением обернулся. Обжёг улыбкой.

— Мал я ещё, чтобы по отчеству величать, барышня. Чего изволите?

— Арсений, — улыбнулась Вероника, глядя юноше прямо в глаза, — мне очень нужна твоя помощь. Пожалуйста, соберись.

Арсений молчал, внимательно и без всякого смущения глядя в ответ. Ему лет двенадцать, сообразила Вероника. Угораздило же. Она рассмотрела шинель и чёрный гимназический ранец на плечах. Слишком рано, слишком. Хотели выйти хотя бы на пятнадцатилетнего, но промахнулись. Однако раз уж она здесь, упускать возможность нельзя. Вероника глубоко вздохнула и выпалила:

— Кто готовит русскую революцию? Кто финансирует?

Арсений вытаращился на неё, затем прыснул в рукав. Не удержался, и громко расхохотался, запрокинув голову. От смеха в домах по обе стороны реки лопнули стёкла, высвободив сотни солнечных зайчиков. Вероника невольно отметила, как забавно парень морщит нос, когда смеётся. Ещё и жмурится. В будущем эта привычка одарит его сетью морщин вокруг глаз, но это ещё когда будет… Веронике нравились люди, умеющие вот так взахлёб хохотать. Нравился беззаботный малыш Арсений с его корабликами и чайками. Рядом с Арсением она сама почувствовала себя маленькой девочкой, от которой не требуют свершений и подвигов, а просто любят.

— Это как в парижах, что ли? Папенька давеча читал в газете, а потом её ветром унесло. Сударыня, наш городовой любую революцию взашей выпроводит. У него та-акие лапищи! И где те парижи? Вёрст сто, небось?

Вероника грустно улыбнулась.

— Не как в Париже, Арсений. Прости, что побеспокоила. Ты хороший мальчик. Пока ещё хороший. В будущем мы снова встретимся, хотя ты и не вспомнишь об этом свидании. Ты не против? Можно прийти к тебе ещё раз?

— Не против. — Мальчик серьёзно посмотрел в глаза, и Вероника слегка смутилась столь резкой перемене настроения. — Только я запомню. Ручаюсь вам.

Огромная волна неслась по Неве, захлёстывая набережную и разбивая лодки рыбаков. Факир выронил флейту и бросился наутёк, позабыв про шипящих змей. Петропавловский шпиль удлинился ещё сильнее, силясь проткнуть проступившую на небе Луну.

— Не бойтесь, сударыня! Это просто сон. Я только что вспомнил: это просто сон! Это…

Вероника открыла глаза и сразу же зажмурилась. Какого чёрта? Ночь на дворе. Почему так светло? Откуда этот чёртов холодный свет?!

Лампы дневного света равнодушно били в лицо.

— С-старший научный сотрудник Гречанинова, докладывайте. Н-ну, не тяните! Что он знает?

Вероника села на койке. Сон окончательно ушёл. Теперь до утра маяться, комкая простыни. Медсестра вытащила капельницу, отстегнула датчики с висков. Можно вставать.

Пухлый сотрудник органов, майор Бубенчиков переминался с ноги на ногу возле койки. Но торопить Веронику не решался — её муж Колька сел рядом, обнял её за плечи. Здесь, в отделе снов, Кольку всё больше величали Николаем Петровичем. Начальник, светоч и стержень, на котором вращается сложный механизм института — не хухры-мухры. Даже Бубенчиков под Колькиным внимательным взглядом слегка подался назад и ослабил напор.

— Да какие там результаты… Он ребёнок ещё совсем, лет двенадцать. Гимназист…

— А это уже не вам судить, г-госпожа старший научный сотрудник. М-многих революционеров на крючок берут ещё в пелёнках. Гадёныш ещё азбуки не видал, а уже б-белоленточник. В окно посмотрите: каждый третий на площадях — сопливый школьник! Докладывайте по существу.

— По существу: Горшенин Арсений Семёнович, гимназист, 1878 года рождения. Не состоит, не привлекается, не интересуется. Во снах летает. Противоправных действий не ведёт, уважает правоохранительные органы. Рекомендую следующие несколько лет жизни Горшенина пропустить, перейдя сразу к выпускным классам.

— Ладно, — нехотя махнул рукой Бубенчиков, — разрешаю. Д-делайте, как знаете.

Три часа ночи. Конец смены. Московская ночь окутала город чёрным бархатом неба и пучками электрического света. Здесь, на юго-западной окраине, фасады зданий не подсвечивались, а фонари работали через один. Ни круглосуточных кафе, ни голографических инсталляций. Темнота. Поэтому, пока водитель заводит служебный «Тигр», можно запрокинуть голову и посмотреть на звёзды. Вдохнуть ночь. В воздухе витал едва заметный привкус сажи. Что-то случится, что-то обязательно случится. Вероника часто читала о запахах предвкушения, но никогда не думала, что для москвичей вестником перемен станет гарь резиновых покрышек. Наверное, это потому, что человек склонен предвкушать что-то приятное, а не вот это…

— Верик, ты куда без респиратора? Пусть павианы сами говном дышат, а нам ещё жить и жить.

Муж протянул респиратор, похожий на обычную медицинскую маску, но с встроенным нано-фильтром. Хорошая штука. И дорогая — Бубенчиков не жалел денег на комфорт подопечных. Охрана, опять же. Транспорт. Родина заботилась о них, чтобы они могли позаботиться о Родине.

Несколькими минутами позже, когда броневик вёз их по МКАД домой, Вероника увидела в окно, как полицейское авто прижимает к обочине старенькую «Ладу». Водитель прибавил газу, и автомобили остались далеко позади, однако Вероника успела расслышать несколько выстрелов. Придавать этому значение она не стала. В последние дни на улицах часто стреляли. Все привыкли.

Настал новогодний праздник.

Но я печален… На память мне

Приходит глухая осень.

— Что? — Колька отвлёкся от каких-то тяжёлых мыслей, в которых варился всю дорогу.

— Басё.

— А.

Дальше ехали молча.

 

2020-1894

…стол в гостиной оказался таким огромным, что упирался в высокий потолок. Другие предметы меблировки, напротив, ёжились, сжимались и дрожали, будто комнатные собачки перед тигром. Решительно тикали часы. Тик-так-тики-так. Густо пахло табаком — юный Арсений уже сорвал свой первый запретный плод. Интересно, как скоро дело дойдёт до остальных яблочек?

Вероника оглядела комнату ещё раз. Где же он в этот раз? Хорошо хоть, она помнит, кого ищет. Повторные контакты даются лучше. Так-так, кажется, здесь. Вероника отпихнула прижавшуюся к ноге табуретку и подняла край гигантской скатерти, что покрывала стол, доставая практически до пола. Так и есть. Горшенин сидел под столом, подтянув колени к груди. В одной руке он держал блюдечко. В другой — чашку чая. Чашка не дрожала.

— Привет, Арсений.

Чашка качнулась, и несколько капель всё-таки упало на белый ковёр. В ту же секунду в прихожей раздался грохот, и пол под ногами качнулся. Вероника вспомнила вчерашние выстрелы на трассе, но усилием воли прогнала мысль. Нельзя вспоминать о себе настоящей, нельзя-нельзя-нельзя.

— Вы! Сударыня, я… Я знал, что это был не простой сон! Я знал!

Бом-бом-тики-так. Главное, не паниковать. Тики-так. Ткань сна рвётся, попробуй удержи. Попробуй, удержись. Сейчас главное не выдать лицом, что удивлена и взволнована. Если вспугнуть парня, сеанс закончится.

— Кхм. Это был просто сон, Арсений. И сейчас — просто сон. Ничего большего. Странно, что ты вообще запомнил меня.

— Да как же, сударыня! Я только ради вас в революцию пошёл. Раньше даже слова такого не знал, а как встретились на набережной, так и потянулся к книжкам. Давеча чай пили у Николая Степановича, императорскую кончину обсуждали…

Парень вытянулся и окреп. Голос стал ниже и глуше. Голос упрямца, привыкшего лбом прошибать стены. Под носом проросли нелепые усики, которым ещё только суждено войти в полную силу лет через двадцать. Она вспомнила фотокарточки в архивах: пока что мальчик не прошёл и трети пути к мужчине с морщинками-лучиками вокруг глаз и печальными складками у рта. Одна жизнь, а сколько всего в ней ещё случится. На десятерых бы хватило.

— И что говорили о покойном Александре?

— Ох, таких страстей наболтали! Сатрапом он был, Александр-то. Держимордой. Змеем! Одна надежда, что сын его, Николай, станет государем-реформатором и освободит страну. Сказать по правде, боязно мне. Ежели кто директору донесёт…

Тик-так-тики-так.

— Арсений, поверь мне: ты пошёл в революцию не ради меня, а ради себя. Это то, что ты считал… считаешь правильным. Тебе нравится защищать слабых. И поэтому ты мне и нравишься… немного. Хотя я и не одобряю твои идеи.

Вероника помолчала, рассеяно глядя на бурые пятна чая, оставшиеся на ковре. Вдалеке донёсся ещё один удар. Арсений сделал глоток.

— Насколько я помню, никто не донесёт директору. В этот раз. Но тебе стоит быть осторожным в выборе друзей. Скажи честно, как другу: ты узнал, кто финансирует революцию?

— Так нет революции. И не будет. Вот государь Николай II на царствие взойдёт, даст людям свободы. Тогда и заживём!

— Ну хорошо, а вот Николай Степанович, это же ваш преподаватель, верно? Откуда у него деньги?

— Нет денег. Он на жалование живёт, копейки считает. И в прошлый раз вы что-то такое спрашивали. А я всё больше на вас смотрел. Как сейчас.

Часы ускорились.

— Вы меня знаете. А я даже не знаю, как вас величать.

— Вероника.

— Красивое имя. Ника. У меня тоже греческое имя. Николай Степанович уверен, что меня ждёт большое будущее. Как у античных героев.

— Он прав, Арсений. Ты в самом деле проживёшь долгую жизнь, полную борьбы и подвигов. Все твои самые смелые мечты сбудутся. Но всё обернётся прахом. Прости, но это так.

Глаза мальчика загорелись. Ох уж эта наивная детская вера в то, что стоит мечте сбыться, и сразу всё получится и сложится. Вторую часть фразы он вообще мимо ушей пропустил. В этот миг в двери принялись неистово колотить.

Бом-бом. Тик-так-тики-так.

Арсений сейчас проснётся, поняла Вероника. Нужно спешить.

— Историки до сих пор спорят о том, что ты и твои друзья принесли России: добро или зло. Бесспорно другое: ты можешь спасти Россию далёкого будущего. Просто расскажи, кто вам даёт деньги, информацию. Это кто-то из царской семьи? У нас есть такая теория. Вспомни, вспомни, что говорил твой Николай Степанович!

Арсений с недоумением посмотрел на неё, улыбнулся и взял за руку. Рука оказалась тёплой и мягкой. Он улыбнулся и хотел что-то сказать, но двери, наконец, опрокинулись. В створке мелькнула зелёная чешуя и оскаленная пасть. Жёлтые глаза, похожие на две маленькие Луны. Картинка никак не хотела собираться воедино, распадаясь на отдельные фрагменты. А когда собралась…

…Вероника открыла глаза.

— …прости, что сразу не сказал. Не мог. Мы только позавчера врубились, что объекты иногда запоминают контакты. До сих пор собираем данные.

— Я чуть связь не разорвала, когда Горшенин сказал, что помнит меня. Понимаешь? Ты понимаешь, что происходит? — Вероника непроизвольно похлопала себя по карманам пальто. Пусто. В карманах давно пусто.

— По сравнению с тем, что происходит на площадях, это ничто. Ну, торопимся. Только открыли гипносферу и сразу попёрли наобум. Бывает. Может где-то шишку и набили. А когда в науке было иначе?

Этой ночью ветер дул по направлению к центру, поэтому гари в воздухе не ощущалось. Пахло осенью. Совершенно особый аромат, в котором нотки прелых листьев и сырость маскируют холодную пустоту. Вероника поёжилась, и поглубже запахнула плащ. Служебный «Тигр» опаздывал с предыдущей поездки, и начальник охраны попросил подождать. Не время, мол, на «яндексах» рассекать. Помёрзните минут десять, зато поедете под охраной. Мёрзнуть не хотелось, но и возвращаться в тёплую проходную лаборатории — тоже. Надоела.

— Верик, ну ты чего? Вечно дуешься из-за ерунды. Есть протокол, мы ему следуем. К тому же ты прекрасно справилась. Удержала связь, не запаниковала. Горшенин тебя слушается. Всё хорошо.

— Коля, приди в себя, пожалуйста. Причём тут мои успехи? Сама ситуация идиотская с этой гипносферой. Сначала мы решили, что залезть в чужой сон, это как поймать радиопередачу. Живого ли, мёртвого — всё хранится в гипносфере, огромной инфопомойке. Так? Потом оказалось, что «радиопередачи» интерактивны. Теперь поняли, что воспоминания остаются и могут повлиять на личность объекта. А если наши контакты могут изменять прошлое? Как быстро мы перейдём от книг Андрея Валентинова к Рэю Брэдбери?

— Ты слишком много читаешь, — вздохнул муж, — и любишь себя накручивать. Сама-то помнишь, что тебе снится? В подробностях? Не смутные образы и обрывки снов, а чтобы от корки до корки. Помнишь? Мы не мы, когда спим — перефразировав навязчивый рекламный слоган, Колька позволил себе короткий смешок. Смеющийся муж — день нужно срочно обвести красным. Но хочется обвести чёрным.

Муж взял её за руку и ободряюще сжал. Вероника поёжилась от прикосновения его вечно холодных пальцев, но не стала отстраняться. Помедлив, она осторожно положила голову на Колькино плечо.

Ветер перемен играл облаками над столицей.

 

2020-1900

В этот раз она обнаружила себя в тельняшке. Такой, какую можно увидеть в кино на бывалых морских волках. Вероника понятия не имела, носят ли такие настоящие моряки, но в секс-шопе когда-то покупала именно такую. Воспоминание будоражило. Волна набежала, облизнув холодным языком босые пальцы ног и намочив брюки. Ветер трепал волосы, воздух пах солью и йодом. Как давно они с Колькой не были на море! Как давно они не…

— Ника! Я боялся, что больше никогда не увижу Вас… Тебя. Столько лет прошло.

Она обернулась. Окинула взглядом высокого мужчину в белом костюме и вспомнила, зачем здесь. Улыбнулась.

— Привет, Арсений.

— Узнаёшь место?

— Нет, расскажи.

— Одесса. Был здесь в минувшем году, когда объединялись ячейки. Говорили ночи напролёт, а утром приходили сюда. Ныряли за мидиями, ловили «бички». Вернулся в Петербург натуральным негром, представляешь?

Вероника представила себе бронзовый загар на этих высоких скулах и крепких предплечьях.

— Хорошее время было. Теперь разговоры закончились, началось большое трудное дело. Работаем…

Чужие воспоминания накрыли девятым валом. Тёрпкий остывший чай в стаканах, густой табачный дым. Жаркие споры, где не найти истины, но которые всё равно заканчиваются братаниями. «Общее дело» гремит рефреном. У них общее дело, они обязательно договорятся. Наивные…

— Кто объединился, Арсений? Расскажи.

— Социал-революционеры. Мы уже не те студенты-мечтатели с гостиных. И да, Вы… Ты была права. Не наши встречи толкнули меня на этот трудный путь, а глубочайшее разочарование во всём, что окружает. В старых пор-рядочках.

Говоря это, Горшенин искривил губы в порыве досады, и Вероника увидела призрак будущих складок, что так заметны на поздних фотографиях. Он сбрил усы и заново отпустит их только в 1909. Вот и хорошо: таким он ей нравился больше.

— Ты узнал, кто финансирует русскую революцию?

— Сочувствующие из-за границы. Ещё по старообрядческой линии немного, по еврейской, промышленной. Держиморды многим насолили, вот и собираем с миру по нитке.

Сон щедро делился воспоминаниями. Ассигнации, колонки цифр в столбике. Не хватает на типографию, «экс» провалился — двое убитых…

На глобальный антироссийский заговор это никак не тянуло.

— Этого мало, Арсений. Поверь, Россия будущего насмотрелась на самые разные революции. У них всегда единый мозговой центр и один кошелёк. Всё, что ты говоришь, это так, рябь на воде. Где-то там плавает большая рыбина.

Словно в подтверждение её слов, с морского дна вынырнул огромный крокодил. Тёмно-оливковая чешуя тускло блеснула на солнце.

— С детства ненавижу гадов, — процедил Горшенин. — Когда-то в цирке сильно испугался…

Вероника подобрала камушек с земли, подержала его в руках, впитывая солнечное тепло, и запустила в рептилию. Крокодил скрылся в волнах.

— Ищи, Арсений. Ищи центр. Ты мне очень поможешь.

— Мне кажется, мой таинственный друг, ты ошибаешься. Революции случаются не от кошелька. Есть Маркс, Энгельс, старик Кропоткин, наконец. Их теории революции…

— Их теории — это теории. Арсений, я прихожу в твои сны из будущего. В этом будущем у России уже было всё — и чаемые вами революции в том числе. Теперь мы погружаемся к вам в прошлое, чтобы узнать вас лучше. Чтобы понять. Чтобы предотвратить то, что зреет у нас сейчас. Поймём, как было у вас — справимся у себя. Поверь, центр существует. Ваши объединения революционных кружков, деньги купцов, евреев — всё это мишура.

Они замолчали, глядя как бриз уносит облака прочь. Небо было пронзительно-голубого цвета, какой случается лишь поздней весной. Вероника вздохнула. Опять она пришла слишком рано. Да и как иначе? 1900 год. Какие уж там контуры глобального антироссийского заговора — ещё даже не громыхнула Русско-японская, всколыхнув сонный быт страны. Вероника ничего и не ждала от этой встречи, кроме самой встречи. Как же хорошо подставлять себя этому ветру. Как же хорошо быть здесь… С ним?

Она попыталась вспомнить, в каком году Горшенин женится. Дата не приходила на ум, да и какая разница? Какая разница?

— Ника…

— Да, — коротко ответила она. И за несколько секунд до пробуждения Арсений успел развернуть её к себе и наклониться с высоты своего невозможного роста.

Вероника открыла глаза. Закрыла глаза. Выдохнула. И окончательно вынырнула в привычный мир, пропахший горелой резиной. Нужно сдавать Бубенчикову еженощный отчёт, но о чём писать? Старообрядцы и евреи не заинтересуют упитанного чекиста. Их уже отработали коллеги, ныряя в запутанные ветхозаветные сны раввинов и холодные благочестивые грёзы людей древлего благочестия. Всё, как говорил Горшенин: с миру по нитке, кто-то принимал участие, кто-то жил, не замечая грядущей катастрофы. Да и какой уж там еврейский заговор, если многих раввинов без жалости расстреляли именно чекисты-евреи.

Поэтому Вероника продолжит погружения в память революционера Горшенина. Как ныряльщик за мидиями, мечтающий о жемчужине. Или напишет заявление, её переведут на другой объект, и больше никаких неловких пауз, и объятий со стремительно взрослеющим мальчиком. Ей эти служебные романы совершенно точно ни к чему. Так ведь? Так?

Садясь в броневик, она продекламировала:

В ловушке осьминог.

Он видит сон — такой короткий! —

Под летнею луной.

— Опять Басё? — спросил муж.

— Да.

— Ну что, Верик, закончим тесты и съездим куда-нибудь? Ты хотела в Петербург, и там как раз стало спокойнее. Погуляем по Невскому, выпьем вина. Театры, концерты. Всё, как ты любишь. Едем?

Вероника взяла Кольку за руку и переплела пальцы с его. Так они и ехали до самого дома. Дорога выдалась спокойной. Вероника смотрела в окно, лениво провожая взглядом попутки и строила планы на грядущий питерский вояж. Всё было хорошо.

Заявление она не написала.

 

2020-1902

Большие разлапистые снежинки опускаются на плечи. Тепло. Цепочка фонарей освещает ночь, напоминая змеиные глаза. Но это там, где-то высоко вверху, где светлячки, звёзды, окна верхних этажей. А здесь темно. Темно и тепло. Господи, какой же он высокий! Какой робкий. Фонари оплывают, как свечи на торте. Становится жарко. Нет, глупый, это расстёгивается не так. От избытка слов не хватает воздуха и хочется молчать, ведь стоит только начать говорить, как плотину прорвёт, и воду уже не остановишь. Слова качаются на языке, воспоминания рвутся с привязи, как голодные злые собаки. Очень скоро, поняла Вероника, я вспомню о Кольке, работе. Вспомню о себе. Но не сейчас. Пожалуйста, ещё немного. Но я расширяюсь. Ширюсь как снежный ком, катящийся по склону самой высокой горы во Вселенной. Я нарастаю, и все эти губы, скулы и руки вытесняются куда-то в глубину, где по-прежнему темно и тепло. Вот она я, старший научный сотрудник Вероника Гречанинова. Верик. Ника. Здесь светло. Светло и холодно.

Вероника открыла глаза.

Первая затяжка после паузы в полтора года — самая вкусная. Горький вкус табачного яда наполнил лёгкие. Вероника закашлялась и отпустила дым на свободу. Чёрт, почти отвыкла, и вот опять. Ещё затяжку. Ещё! Веронике чувствовала себя стеклянной. Хрупкая статуя, внутри которой бьётся живое сердце, и с каждым ударом хрустальная кожа дрожит всё сильнее, распространяя неслышный звон.

— Верик, у тебя совсем короткий отчёт получился. Горшенин не пошёл на контакт?

Она помотала головой, пряча ложь в клубах дыма.

— Я бы остановил разработку Горшенина, но у нас затык на других направлениях. Под масонов выделили кучу денег, списали многое… ну как обычно. Результата нет. Надо хоть что-то из этого эсера вытащить. Он же войдёт в боевой отряд. Будет поддерживать отношения с максималистами вплоть до покушения на Столыпина. Наверняка Горшенин что-то слышал, кого-то видел, с кем-то говорил…

Колька осёкся и внимательно посмотрел на жену. Огонёк сигареты ещё раз поднялся и опустился. Дым перетёк в воздух.

— Верик, всё окей?

— Я просто устала. Давай помолчим, пожалуйста.

Коля кивнул, и Вероника невольно заметила, как её муж постарел за эти шесть лет. Вроде бы всё тот же звонкий Коля-колокольчиков, как ласково называла его бабушка, сидевшая в юности на коленях у Аркадия Гайдара и обожавшая его книги. Но это обман. Коля давно не Колокольчиков. Скорее Тимур. Постаревший, с поникшими под грузом ответственности плечами. С внимательными глазами, в которых уже проклюнулась испуганная мудрость, слишком хорошо знающая, что лучшая новость — отсутствие новостей. Конечно же, Колька сделает одолжение и промолчит. Не полезет в душу, постоит в сторонке. Будет наблюдать.

Она снова подумала о том, чтобы сняться с проекта. Снова отказалась.

 

2020-1905

На голове закрепляют сканнеры мозговой активности — как же хорошо, что они не передают картинку в деталях. На голову надевают шлем с экраном. Через эту громоздкую конструкцию мозг получит нужную последовательность сигналов и превратится в живую антенну, улавливающую остатки снов других людей. Подключают капельницу — вены уже как у «винтовой». Ну что же, она и в самом деле крепко подсела на Арсения. Всё по-честному.

У препарата, который вводят, чтобы выключить половину мозга, усилив другую, приятный запах. Как летом у реки, когда цветут кувшинки. Специально ли добавляют ароматизатор или так вышло случайно, Вероника не знала. Но сладковатый аромат с отчётливым мускусным оттенком стал для неё ещё одним запахом предвкушения, наравне с покрышками, что каждый день жёг лагерь на Болотной. Дым и огонь должны мешать снайперам расстреливать протестующих — будто у власти осталась решимость, чтобы пойти на масштабное кровопролитие. Впрочем, Вероника не хотела думать о Болотной, как и о муже, который… ну да неважно. Всё неважно, пожалуйста, пусть всё это станет на паузу, и она скользнёт в 1905 год, такой же кровавый и страшный, как родной 2020, но только с Арсением и его смеющимися глазами. Пожалуйста…

— Это наша последняя встреча, Ника.

Подворотня. Сумерки. Вдалеке слышны шаги и цоканье копыт. Свистит городовой. Проход во внутренний двор перегородил огромный питон. Такого, пожалуй, камешком не прогонишь, так что у них только один путь, на улицу. Но туда почему-то тоже нельзя. Вероника чувствовала это также точно, как и тепло рук Горшенина. Революционер был спокоен. Сунь такому чашку в руки, ни капли не прольёт.

— Почему?

— Завтра едем в Выборг на акцию. Нужно ликвидировать уездного исправника. Дело обставлено столь скверно, что назад не вернуться. Но делать нечего, на кону честь.

— Честь?

— Наши боевые товарищи схвачены, типография разгромлена. Сочувствующие напуганы — всему конец! Мы потеряем Выборгскую губернию, если не покажем силу. Да и просто хочется мстить. Бездумно мстить. Исправник знатный упырь, со всего города оброк собирает, страху не ведает. А управы на него нет, петербургская «охранка» его защищает.

— Не думала, что Выборг настолько важен для вас.

— Это ключевой маршрут к Петербургу. Листовки, деньги, оружие — всё идёт в столицу через Выборг. Мне жаль, что я не могу сказать тебе больше. Не потому, что не доверяю, душа моя, просто ничего не успел узнать.

— С тобой всё будет в порядке. Уж я-то знаю.

— Нет. Я чувствую смерть. Точно, как чувствую всякий раз, что ты придёшь. Я и не помню-то тебя там, в яви. Жена есть, из нашего кружка, всё ладно у нас, друзья завидуют. Но сердце дрогнет, позовёт как-то особенно, сразу подушку ищу. Сам не понимаю, зачем, но чувствую.

Вокруг них, будто диковинные грибы, вырастали огромные праздничные коробки из-под тортов. Бомбы, догадалась Вероника. Атласные банты шевелились, напоминая маленьких красных змей. Коробки тихонечко тикали. 1905 год. Боевая организация эсеров. Вероника попыталась выжать из памяти хоть что-то, но безуспешно. В официальной биографии Горшенина не было выборгского эпизода. Значит, покушение сорвётся? Или её опасения оправдались, и сейчас история сделает новый зигзаг? Горшенин поедет на акцию, погибнет и… Вероника вспомнила старый рассказ Рэя Брэдбери про бабочку, чья смерть изменила мир. Это невозможно, но… Чёрт, нужно что-то делать. И тут 1905 год наконец-то щёлкнул в голове.

— Кто организатор акции?

— Наш паладин революции. Азеф.

Ох, ну конечно.

— Откажись, Арсений. Откажись! Азеф — провокатор и двойной агент.

— Ника, это невозможно, вся боевая организация держится на нём. Если бы не он, не было бы ничего, ни единой серьёзной акции. Он просто не может…

— Азеф играет вами, а когда наиграется, сбежит с деньгами. Это то, о чём я пыталась сказать ещё тогда, когда ты носил дурацкие усики. В революционном движении многие ищут не свободы для человечества, а возможности сладко жрать и крепко спать. Азеф работает на Охранное отделение и неплохо на вас, идеалистах, заработает. Завтра ты умрёшь за жалование провокатора и двойного агента.

Горшенин побледнел и стиснул зубы.

— Запомни. Как хочешь запомни, закрепи, вбей себе в башку: Азеф опасен, не имей с ним никаких дел. И готовься к новым разочарованиям, друг мой. Или ты думаешь, если бы эти ваши революции были такими уж идеальными, я бы приходила к тебе? Мы боимся повторения истории. Понимаешь? Это нам страшно. Я смотрю на наши восставшие улицы, и не знаю, что мне делать, что будет со страной.

— Ника…

— А у тебя всё получится, всё, чего ты хочешь, только позже и уже без Азефа.

Всё вокруг плыло и искривлялось. Смертоносные торты раздувались в размерах и грозились лопнуть. Знакомое тиканье отбивало секунды. Сейчас я проснусь, поняла Вероника. Проснусь и мир вокруг будет совершенно другим. Ведь он не верит, не верит мне. Я вижу это по глазам.

Бомбы взорвались. Вероника открыла глаза.

— Верик? Я думал, ты уже собралась.

— Мне нужно перечитать досье на Арсения.

— Это ты Горшенина имеешь в виду? А зачем ещё раз досье читать?

— Думаю, что будет, если мы действительно изменим прошлое через сны. Как вообще понять, что ход времени изменился? Вот я держу в руках биографию человека. Вроде бы она такая же, как вчера. А если нет? Если вместе с прошлым изменилась и эта папка, и я, и мои воспоминания?

— Верик, ну будет тебе. Что у вас там происходит с Горшениным этим? Я же вижу, тебя стала напрягать работа. Он трудный клиент? Или что?

— Смотри, записей о Выборге в деле нет. Значит, он не поехал? Или поехал, но покушения не было? А вот отмечено, что Горшенин собирал информацию об Азефе для суда чести, допрашивал Бакая. Это было в биографии и раньше, или это что-то новое? Не помню, ничего не помню. Какое у нас следующее погружение? 1917? Нужно раньше, много раньше. И чаще. Слышишь? Сделаешь? Сделаешь для меня?

 

2020-1907

На землю летят,

Возвращаются к старым корням…

Разлука цветов!

— Красиво. Что это?

— Японский поэт Басё. У японцев своя поэзия, называется хокку. По правилам сложения хокку, такой стих должен быть объективным, то есть лишённым субъективного человеческого. Но я в каждом хокку вижу исключительно человеческое. К чёрту объективное, я хочу лишь чувствовать себя живой!

Они лежали на облаке, огромном, белом и пушистом. Вокруг, и сверху, и снизу, было только небо и ничего кроме неба. Даже змей не было, лишь где-то вдали порхал дракон, силясь попасть струёй пламени в солнечный диск.

— Ты не представляешь, как я счастлива сейчас. Ты жив, мы здесь. Ты повзрослел. Снова отпустил усы, и мне это тоже почему-то нравится.

— Я тоже счастлив. Именно здесь и сейчас — счастлив. А потом проснусь и снова окажусь в мире, где друзья оказываются врагами, а враги… тоже врагами. Завидное постоянство, n’est-ce pas?

Она теснее прижалась к нему, заворачиваясь в облачный кокон.

— Ты каждый раз обещаешь, что мои мечты сбудутся, Ника. Но этому не суждено случиться. Что ещё два года назад казалось чем-то реальным, ныне развеялось, как наваждение. Какая революция, какой террор — нас ждёт изматывающая политическая борьба в Думе и подполье. Компромиссы и соглашательство.

— Ты хочешь иначе?

— Я готов к компромиссам, но по неопытности мы с треском проигрываем на этом поле. Бойкот выборов в Думу был страшной ошибкой. Мы сами себя лишили единственного рычага воздействия на царя.

Вероника не слушала. Облако качало её, как морская волна ласкает скользящую по водной глади галеру. Шшшух-шшшух.

— Ника, вот ты боишься революции. А какая она на самом деле? Расскажи.

— Нельзя.

— Ну хотя бы в общих чертах. Всеобщее равное образование для всех и бесплатно — достигнуто?

— Да. — Ника немного помедлила, прежде чем ответить, но всё же решилась. Ещё более неистовым радикалом Арсений всё равно не станет.

— Защита прав рабочего класса? Нормированная рабочая неделя? Гарантированная помощь больным?

— Да. Но мы бы пришли к этому и своим ходом, без насилия. Я уверена в этом.

— А я вот не уверен, Ника. Совсем не уверен. Каждый день созерцаю несправедливость вокруг, и не вижу способа перевоспитать всех этих людей. Капиталистам и держимордам хорошо и сейчас: на них гнёт спину целая страна. А если золота в достатке, зачем меняться? Ради каких идеалов? Их идеал — деньги и власть. Они уже достигли и того, и другого. Поэтому я верю исключительно в революцию, Ника.

— Одна несправедливость сменится другой. Один диктатор сменится другим, много хуже. Арсений, это Россия, тут не может быть иначе.

— И тебе нравится это? — Горшенин повернулся к ней, положив руку на бедро. От его прикосновения ей стало ещё немножко теплее, но слова, что вертелись на языке, были холодны.

— Нет. Не нравится. Но альтернатива пугает. Мальчишки с площадей не знают жизни и пустят Россию по ветру. Как раньше.

— Я — мальчишка с площади, Ника. В кровавое воскресенье пуля просвистела совсем рядом. Думал, конец. Тринадцать месяцев тому застрелил городового, когда бежал с конспиративной квартиры. Две пули в грудь.

Вероника не успела увернуться от его воспоминания, и увидела эту кровавую сцену.

— Рука не дрогнула, но каждый день вспоминаю его лицо. Мне почти тридцать, я провожу жизнь за книгами и научными спорами. Все мои мысли о том, как сделать людей хоть капельку счастливей. Я мальчишка?

Вероника хотела ответить «да», но осеклась. Что с того, что в их игре ей выданы краплёные карты, и она знает, чем закончится жизнь этого вечного ребёнка с револьвером наперевес? Разве в этом заключается мудрость — просто знать?

Облако стремительно остывало и скоро, очень скоро они упадут. Три секунды. Хорошо, есть время для поцелуя. Две секунды…

— Я люблю тебя, Ника. Не знаю, кто ты и чего хочешь, но мне и неважно. Каждую ночь засыпаю в надежде, что ты придёшь, хотя ничего не помню там, в яви. Пока бодрствую, со мной только обрывки, тени и смутная надежда на новую встречу. Пусть даже не помню, с кем встречаюсь и зачем. Но мне достаточно и сей малости.

Одна секунда.

— Возвращайся, прошу. Возвращайся.

Вероника открыла глаза.

Очень хотелось курить. Молча. Мрачный Колька тактично позволил и то и другое. Затягиваясь, она подумала о том, что ей никогда особо не нравился ни Аркадий Гайдар, ни Коля Колокольчиков, ни даже Тимур.

 

2020-1914

Тра-та-та. Тра-та-та. Тра-та-та-та-та-та.

С востока на запад маршировали бравые нарядные гусары. Лихо подкручены усы. Штыки блестят на солнце. Чеканный шаг. А ты ещё возмущался, глупенький, что я считаю тебя мальчишкой, — подумала Вероника, отыскивая взглядом Горшенина. Ты же в солдатики по сей день не наигрался.

Горшенин скакал вдоль бесконечных рядов людей-игрушек. Белый конь, генеральский мундир. Ну ещё бы! Копыта его коня взлетели в воздух и опустились на маленькую уродливую рептилию, прижавшуюся к земле.

Она сама не поняла, как оказалась на чёрной, как ночь лошади. Неважно! Они поравнялись, и Арсений лихо поцеловал её. Она рассмеялась, подставляя лицо ветру.

— Представляешь, Ника, война! Кто бы мог подумать — весь июль в газетах врали, что балканская пороховая бочка отсырела, и как-нибудь всё разрешится. А потом события понеслись вскачь. Мы объявили мобилизацию, они объявили, те, эти. Ты знаешь, да? Англичане юлили до последнего, у-у-у, лисы! Но решено: идём бить немца! В городе безумие. Громят немецкие лавки, беспрестанно пьют, гуляют. Боюсь, наш пролетарий распробовал погром винных погребов. Не скажу, что точно запомнил твои слова о России, но всё же хотелось сделать что-то для страны, хоть я и убеждённый космополит. На съезде нашей ячейки предложил поддержать Государя, товарищи согласились.

— А ваши заграничные друзья?

— Мы все переругались, никак не можем прийти к единому мнению. Кто-то дрейфует к большевикам, кто-то настаивает на оборончестве. Ведь, действительно, к чему революция, если мы можем извлечь немало пользы из текущей ситуации? В кулуарах Государственной Думы уже обсуждают Ответственное Министерство. Мы даже хотим отменить бойкот, чтобы пойти на следующие выборы.

Вероника не отрывала взгляд от восторженного революционера. Она давно не видела его таким воодушевлённым.

— К концу года закончится война, немцам дадут укорот. Вот и займёмся переустройством державы.

— А если война не закончится в этом году?

Арсений рассмеялся.

— Газеты пишут, мобилизация идёт, как по маслу. Оружейных запасов хватает. А супротив нас австрияки с турками. Да ещё немчура, растянутая на два фронта. Одна хорошая взбучка — и Вилли усадят за стол переговоров.

Вероника не стала спорить, вместо этого вытянулась в стременах. Арсений склонился навстречу. Над игрушечными полками сияло солнце, столь яркое, что небесная лазурь выгорала добела. Остановить бы время, продлить этот миг в Вечность. Но время сыпется зыбучим песком, утекает сквозь пальцы. Скоро игрушечные солдатики разлетятся во все стороны от разрывов артиллерийских снарядов. Усатые головы взметнутся к бледному небу и опадут на истерзанную землю, будто жухлые листья. Так будет год, другой, третий, четвёртый… Думать об этом не хотелось. Хотелось не отрываться от горячих губ и отдаваться на волю сильным рукам. Однако время уходит, и настаёт время открывать глаза.

Водитель в эту ночь выбрал другой маршрут и провёз их мимо только что открытого памятника «атомному» разведчику Яцкову. Колька с облегчением откинулся на жёстком сидении и благосклонно поглядывал в окно. Впереди два выходных, когда можно нормально отоспаться и провести время вдвоём. Он очень устал за неделю, и ждал вечера пятницы. Вероника же не чувствовала ничего. День и день. Всё самое яркое и сильное осталось позади. Сейчас она просто качалась на волнах времени, как яхта после сильного шторма.

В субботу смотрели телевизор.

— Не понимаю, чего мы панькаемся со сраными Штатами? Вальнуть ракетами какую-нибудь Турцию или там Украину, например… Америкосы обосрутся от страха. Ну а чего? И майданы под Кремлём сразу рассосутся. Мы можем Третью мировую за полчаса выиграть, но только и делаем, что терпим. Терпилы.

Колька недовольно потянулся за смартфоном, чтобы выключить телевизор. Щёлк — программа новостей отправилась в черноту экрана. Поделом. С гонцами, приносящими дурные вести, испокон веков не шибко церемонились.

— Колька, ну ты же не думаешь, что люди на площади вышли, потому что им американцы денег насыпали? У нас кризис в стране. Многие без работы остались, без депозитов. Вот и Соболевы, например. Они же не агенты, правда? Наши друзья, знакомы лет сто уже. И протестуют!

— Мозги им промыли, вот и полезли покрышки жечь. Зомби! Вот ты работаешь с Горшениным. Скажи: много счастья его труды стране принесли? И кто ему заплатил за это, кстати?

— Пока что у них там пионерия сплошная, Колька. Нет за ними серьёзных денег, большинство за идею под пули лезет. Посмотрим, конечно, как дальше будет, скоро в семнадцатый год нырнём…

— Да, там многое вскроется. Хотя, честно говоря, на других направлениях бардак, и тут я тоже скептичен. Стройных теорий не просматривается от слова «вообще». Бубенчиков в тихой панике. Слоняется по коридорам, штанами позвякивает. Деньги освоены, заговор не обнаружен. Аудит за жабры крепко возьмёт.

— Между прочим, ты задумывался когда-нибудь, чьи деньги он «попилил»?

— Ну не наши с тобой точно, наши нам в конверте обратно выдали. Так что аудит, это и теперь моя проблема тоже, нда… Но, думаешь, в других странах нет такой петрушки? Везде примерно одно и то же.

— Ага, конечно. Только одни при этом собираются Марс колонизировать, а другие сто лет по кругу ходят, от демонстрации до революции и обратно.

— Ой, ну ты сейчас, как Соболевы говоришь. Те тоже за справедливость на баррикады под дубинки полезли, а могли бы просто работу новую найти!

— А ты сейчас говоришь, как Горшенин. Тот тоже в 1914 собирается разбить немцев не позднее Рождества. Америку он ракетами долбить собрался, ага. Да там точно также всё давно попилено и по конвертам растащено, как у нас в Институте. Или, думаешь, там своих бубенчиковых нет?

— Погоди-погоди. Как-как ты говоришь? Горшенин против немцев? Передай планшет, пожалуйста.

— Что… Что такое?

— Да разве твой Арсений из оборонцев? Мы ведь его отобрали именно из-за позиции. Он носился под ручку с большевиками по Петербургу весь четырнадцатый год, пока ему патриотичные соратники в спину плевали. Или нет? Да нет же, именно так было.

— Нет. Точно нет. Я перечитывала его биографию.

— Сейчас проверю. Чёрт, точно. В биографии ничего нет про дружбу с большевиками. Наверное, я его с кем-то спутал. Никогда не любил историю, дурацкий предмет… Стой-стой-стой.

— Что ещё?

— А ты там с этим Горшениным ничего такого не делала? Жаль, из мозга картинку не извлечь, не проверить. А то, знаешь…

— В смысле, «не проверить»?!

— В смысле, «в смысле»? Посмотреть бы, чем ты там занимаешься с Горшениным этим. Ну… Блин… Сама же ходишь на стрёме, пугаешь этим вот Брэдбери и прочими попаданцами. Теперь эта херня вылезла. Ты ему лишнего не наболтала?

— «На стрёме». «Херня». Ты что, рэпер из Интернета? Откуда такой лексикон? От Бубенчикова? Колька, послушай. Ты сам только что сам придумал проблему и носишься с ней. Мы копаемся в снах десятков революционеров, политиков, дворян. Один из них Горшенин, и он никогда не дружил с большевиками. Точка.

— Ну… окей. Я был неправ. Извини, пожалуйста.

— Слушай, а вот вообще, ты как думаешь: будет у нас в стране порядок когда-нибудь? Без оглядки на других, просто чтобы всем хорошо жить было?

— Ой, ну что ты опять начинаешь, Верик! Давай лучше кино посмотрим, ну!

 

2020-1917

Гудок паровоза и мерный стук колёс. Они на вокзале в зале ожидания. Вокруг суетятся испуганные пёстро одетые люди. Кто-то наряжен с иголочки, кто-то в тряпье с красной кокардой. С чемоданами, саквояжами и мешками наперевес. Вся страна здесь. Пол медленно покачивается. Поезда нет — это сам Вокзал медленно движется вперёд по рельсам истории. За выбитыми витражными стёклами видны поля и деревеньки, исполинские ящеры и змеи.

— Ника!

Она молча обняла Горшенина. Он сильно прижал к её к груди. Поцеловал.

— Ты снова со мной. Всё, как обещала в детстве: заветные мечты сбылись. Самодержавие свергнуто, мы вершим судьбы Отечества. До сих пор не могу до конца поверить, что это не сон. И совершенно не представляю, куда мы держим путь и куда в итоге приедем.

Вероника вздохнула. Вот и вторая часть обещания сбылась. А ведь ещё даже не грянула Октябрьская, с которой у Горшенина совсем не сложится. Она огляделась, чтобы запомнить детали обстановки. Люди. Вещи. Хлопки револьверов за окнами. Всей страной едем к светлому будущему.

— В феврале пришлось и пострелять, и хоронить. Всех покойников и не упомнишь. Грязное дело, Ника, но необходимое.

Вероника отмахнулась от кровавых воспоминаний. Они сели на освободившиеся на лавке места. Вероника гладила Арсения по волосам. Тот окончательно превратился в того самого статного мужчину с архивных фотографий. Печальные складки у рта, внимательные глаза. Роскошные усы. Собранный, волевой, но совершенно при этом растерянный.

— Полгода только и делаем, что тушим локальные пожары, не имея цельной картины грядущего. Боролись с большевичками, усилили правых. Выпустили из каталажек левых, чтобы дать укорот Корнилову. А теперь большевики разжились винтовками и точат на нас зуб. Ждут Учредительного собрания. Троцкий спелся с безумным маргиналом Лениным — откуда только этот Ленин взялся? Быть беде.

— Но кто финансировал русскую революцию?

Горшенин устало усмехнулся и провёл ладонью по лицу. Вероника впервые видела человека, которому даже снилось, как он устал.

— Заговоры были. А как же! Десятки заговоров. Армия, флот, Дума — все поучаствовали от царской семьи до совершенных ничтожеств. По крайней мере, они теперь все, как один, рядятся в заговорщиков. Но лебеди, раку и щуке нипочём не сдвинуть с места телегу, когда бы не сам хозяин. Мы застряли в кошмарной войне, год тому рухнула экономика. Ещё и эти безумные слухи о Распутине, проигранной в карты России, шпионке Александре Фёдоровне — при дворе даже не пытались опровергнуть эти бредни.

— Да их опровергать, только хуже делать. Наши вон пробовали отбрехаться — никто не поверил.

Вокзал набирал ход. За разбитыми витражными окнами мелькали ветки и проносились горящие деревни.

— В какой-то момент власть настолько потеряла авторитет, что на царя стали косо смотреть даже те, кто должны были его защищать. Министр Протопопов сдал столицу Керенскому и спрятался в лечебнице для нервных больных. Каков же должен быть Царь, что назначает таких министров?

— Арсений…

— Если хотите предотвратить революцию, проверьте, не слишком ли много ошибок совершила ваша власть. Не слишком ли она смешна. Николай стал обречён тогда, когда в спину ему стали показывать пальцем и смеяться. Керенский за полгода стал таким же изгоем, и тоже долго не продержится. А у вас там, выходит, опять монархия?

— Демократия. Как бы. Президентская.

— У вас выборная власть, но народ всё равно грозит революцией? Однако!

— Жизнь сложнее, чем тебе кажется, Арсений. Посмотри, как всё усложнилось за последние десять лет. Друзья и враги перемешались, бывшие мечты теперь пугают… Представь, что время так и понесётся дальше. Через десять лет мир будет не узнать. А потом пройдут ещё десять лет, и ещё, ещё. И грянет новый век, удивительный и страшный.

— Мне попалась занятная книжица. «Машина времени» Уэллса. В вашем будущем это исполнилось? Вы покорили время?

— Нет.

Вокзал медленно пустел. Кто-то выпрыгивал в окна прямо на ходу, кто-то направлялся к гигантской топке, стоящей прямо посреди зала, и бесстрашно прыгал в огонь.

— Нет, Арсений. Нет. Путешествий во времени не бывает. Нам не увидеться нигде, кроме снов.

— Тогда не будем тратить время на Революцию. Опостылело всё. Революция кончилась, теперь я перебираю бумажки в Министерстве и силюсь понять, это вокруг идиоты или они нарочно. Первый вариант надёжнее. Если бы существовал всемирный заговор по утреннему завязыванию шнурков, он бы с треском провалился. Не хочу больше говорить об этом. Давай просто побудем вместе.

Арсений прижал её голову к груди и зарылся лицом в волосы. Вдохнул её запах. Вероника подняла голову и посмотрела прямо в глаза.

Вокзал ехал, теряя людей и багаж. Двое битых жизнью людей, застрявших между сном и явью, между прогнившим порядком и кровавой революцией, целовались. Это прекрасное мгновение хотелось продлить в вечность, но время неумолимо. Тик-так. Чух-чух. Ту-ту.

Вероника открыла глаза, и пошла писать очередной отчёт. Бубенчиков давно не жаловал личным присутствием, видимо не видел перспектив.

На проходной охранник рассказал очень смешной анекдот о президенте и премьере. Все смеялись.

— …Верик, давай ещё на недельку сдвинем поездку в Питер. Я не успеваю закончить работу, а это, сама понимаешь, какое дело. Найдём взаимосвязь в прошлом — спасём страну сейчас. Ну или хотя бы от аудита отбрешемся.

— Давай.

Вероника достала сигарету. Закурила.

— Кхм. Ты как с Горшениным? Всё? 1917 проскочили — и никакой инфы?

— Впереди Гражданская, эмиграция, РОВС. Много интересного.

В глазах Кольки промелькнула злая искра.

— Верик, это не экскурсия. Если по теме Революции глухо, сдаём дело Горшенина в архив и ку-ку. Препараты дефицитные.

— Это мой проект, и мне виднее, когда его заканчивать. — Вероника дерзко выпустила дым в сторону мужа, чтобы скрыть неуверенность.

— А я твой начальник. Не знаю, зачем ты держишься за этого горе-революционера, но у меня есть план, и я должен его выполнить.

— Я дам вам этот чёртов глобальный заговор. Дам. Только отстаньте и не мешайте работать.

— Дашь? А почему сейчас нет результатов?

Вероника замялась. Затем вспомнила про «отбрешемся от аудита» и выпалила:

— Горшенина используют вслепую, поэтому он и долдонит, что ничего не знает. Но я вижу нужную информацию в его снах.

— Окей, сколько ещё раз нужно сходить? Одного хватит?

— Больше, Колька. Много больше…

 

2020-1946

— Кто здесь? Не вижу. Это уже сон или ещё явь? Или, наконец-то смерть?

Чернота. Абсолютная чернота кругом. Отсутствие света. Отсутствие пространства. Отсутствие времени.

— Ника? Ты здесь? Ника?

Давала себе зарок не плакать, но соль течёт по щекам.

— Больно. Днём больно. Ночью больно. Ника, ты здесь?

— Здесь.

— Это наша последняя встреча. В этот раз точно. Всю жизнь прошли рука об руку, вот и добрались до точки.

— Да, — Вероника не стала врать. Это последняя ночь Арсения. Её последний шанс прикоснуться к нему.

Темнота сгущалась, приобретая очертания мужского тела. Вероника взяла Горшенина за руку. Они переплели пальцы.

— Спасибо тебе. Спасибо, что не оставила даже после позорного бегства из России. Мы прожили долгую прекрасную жизнь. Не вернулся с Савинковым в западню, не поверил Гитлеру… Отличился в Албании, вступил в Сопротивление. Всё благодаря тебе, благодаря твоим советам. Какая жалость, что я почти не помню этого там, когда глаза открыты. Зато здесь помню. Je t’aime, Véronique. Je t’aime.

Окружающая тьма вспучилась крокодильей чешуёй и вновь разгладилась.

— Глядя на прожитую жизнь, я смеюсь. Каким наивным я был! Каким чистым и искренним! Но всё лучше, чем сейчас. Мудрый старец, который всё так же ни черта не понимает в жизни, много хуже восторженного мальчишки. Ни о чём не жалею. Все ошибки, все триумфы — всё не зря. Даже из всех убитых жалко только самого первого. Le gendarme… городового, то есть. Помнишь? Когда я был совсем… garçon, похожий полицейский стоял на перекрёстке возле гимназии. Будто в собственное детство выстрелил. Физиономия у городового была такая… характерная. Красная рожа, усищи. Наверняка жена, детишки остались… Эх…

Чернота наливалась тревожными багровыми всполохами. Горшенин умрёт во сне. Скоро.

— Бывшая жена не приехала. Ни сама, ни дети. Оно понятно: все за океаном. Слава Богу, успел вывезти их из России, а что дальше у нас не сложилось, так хотя бы все живы.

Чёрная рука наливалась тяжестью и медленно утягивала вниз.

— Спасибо тебе, Ника. Не за советы, не за поддержку. Просто за то, что ты есть, что пронеслась сквозь мою жизнь, оставив след в душе. Ухожу с облегчением. С облегчением и заветной мечтой.

— Какой? — хрипло спросила Вероника.

— Когда жизнь закончится, и я больше не буду привязан к старому больному телу, приду к тебе во сне. Моя очередь.

— Глупенький, это не так работает.

— Жизнь вообще «не так» работает. Ждёшь одного, получаешь другое. Aujourd’hui en fleurs, demains en pleurs. Как это будет по-русски? Неважно. Всё забыл, только тебя помню. Времени больше нет. Я найду к тебе дорогу, Ника.

— Арсений…

— Верю. Люблю. Прощай.

Вероника почувствовала, как тонет в зыбком киселе чужого сна. Как налетевший на рифы парусник опускается на дно после шторма. Медленно и неотвратимо. Навсегда.

Вероника открыла глаза. Вытерла слёзы. Села писать отчёт.

— Г-госпожа старший научный сотрудник Гречанинова, докладывайте. Что выудили из Горшенина?

— Глобальный антироссийский заговор был и есть по сей день. Рядовые участники инициируются в глубоком детстве и действуют против воли.

— Так-так. Идеально. П-продолжайте. Кто это?

— Рептилоиды.

Вероника заворожено следила за тем, как на широком мясистом лице Бубенчикова поверх заинтересованности проступило удивление. Затем недоверие. И, наконец, гнев.

— Д-да… что вы себе позволяете, Гречанинова!

Вероника отметила, что впервые вживую видит мужчину, у которого бы от волнения в самом деле потела лысина.

— В каждом сне Горшенина присутствовали рептилии. Вытесненные на периферию, за границы осознанного. Добавьте к этому деятельность объекта, его необъяснимая тяга к революционному переустройству. Что получится?

— Д-детская травма, — раздражённо отмахнулся Бубенчиков. — М-может его нап-пугали в детстве.

— Может быть. А может и нет. Россия в опасности, товарищ майор.

— Подполковник, — поправил её Бубенчиков, — я на масонах и англичанах вчера повышение получил.

— Вот! А на рептилоидах до полковника доедете. Тема богатая. Вот мой отчёт, подписывайте. Рекомендую проанализировать сны возможных контактёров. Кроули, Блаватская, Рерих, Лавкрафт. Всех берите, не только революционеров и не только русских. Проблема с инопланетянами не может замыкаться только на России, надо брать шире.

Бубенчиков заинтересовано слушал, шевеля губами. Если бы они жили в мультфильме, подумала Вероника, его зрачки превратились бы в монетки. Куда ни посмотри вокруг, всё сводится к этим бессмысленным монеткам.

 

2020

— Верик, ты как? Опять молчишь. Бубенчиков тобой доволен, ты молодец.

— Просто устала. Трудный был проект.

Буря в душе улеглась, оставив обломки и пену на прибрежных камнях. Да она и сама стала морской пеной: безмятежной и бесчувственной. Высыхающей. Остывающей. За окном проплывали старые приземистые дома. Великое собянинское переселение москвичей не добралось до их района, и теперь уже, наверное, не доберётся никогда. Денег нет.

— Я тоже… рад. Как минимум, у тебя закончился этот кошмар. И сам дела уже переделал. Можем рвануть в Питер хоть с понедельника.

— Поехали.

Они чуть сбавили скорость, проезжая мимо горящего здания. Пожарники споро разворачивали шланги, но и огонь не терял времени. Очень много полиции. Почему? Так это же ОВД, вспомнила Вероника. Охранник коротко буркнул в рацию и дал знак водителю. Тот газанул, оставив пожар далеко позади.

— У нас всё хорошо, Верик? Я заработался в последнее время, много туплю, но люблю тебя. Просто… Ну это ведь не просто работа. Мы тут Россию защищаем.

— От масонов и рептилоидов?

— Так это твоя идиотская идея, приплести ящеров. Тоже мне, писатель-фантаст… Хотя, надо признать, идея-то по-своему стройная. Уж всяко лучше старообрядческой масонской ложи, которую Бубенчиков сам выдумал и заставлял нас искать доказательства.

— На то и намекаю. Кто бы Россию от таких защитников защитил.

Охранник на переднем сиденье одобрительно хмыкнул.

— Верик, так у нас всё хорошо?

— Может дома будем отношения выяснять, когда одни останемся?

— Да чего стесняться, мы же под колпаком. Небось, слушаете нас дома? — с прищуром спросил Колька у охранника.

— Ой, да кому вы нужны, — отмахнулся тот. — Ругайтесь спокойно, где хотите. У нас других дел хватает.

— Короче, Колька. У нас всё хорошо. Просто я устала, и очень хочу добраться до подушки и заснуть. Спать-спать-спать.

— Хочешь, тебе отгул сбацаем?

— Спасибо, дорогой. Хочу.

Острый серп Луны вспорол рыхлую ткань декабрьских облаков и резанул Веронике по сердцу. Вздохнув, она сказала негромко:

— Интересно, что мне приснится?

И совсем уже тихо, чтобы никто-никто не услышал, прошептала имя того, кого будет ждать.

Денис Скорбилин, 

все фото – pixabay