Румыния и Молдова в зеркале друг друга: румынская вдова Дуглас и молдавский Гекльберри Финн

Успехи и провалы румыно-молдавской политики

Возвращение утраченной родни

Тема Unirea, то есть, объединения Молдовы и Румынии, которое, по мнению одной части населения Молдовы – абсолютно неприемлемо, а по мнению другой – непременно должно наступить в будущем, хотя, возможно, и не в самом ближайшем – одна из самых горячих причин нескончаемых битв в молдавской политике.  При этом, рядовые сторонники каждой из этих позиций искренне считают, что только их вариант будущего Молдовы дает единственный шанс на её спасение, а то, что предлагают их противники, неизбежно приведет к её гибели. Про лидеров Unirea и анти-Unirea в Молдове я пока умолчу. Они, как мы увидим, мыслят вообще в другой плоскости, и решают другие задачи.

По ту сторону Прута, в Румынии, отношение к перспективе Unirea немного иное: и более спокойное, и более однозначное. При этом, именно румынский взгляд на Unirea является основой всех современных молдо-румынских отношений.

Однозначность же состоит в том, что, хотя горячий энтузиазм 90-х, возникший было в Румынии в связи с восстановлением связей счастью румынского народа, потерянной в ходе русско-турецких войн, счастливо найденной век спустя, снова потерянной в кровавых и жутких дебрях СССР и вновь нашедшейся через полвека уже сильно поостыл, вопрос о том, надо ли возвращать Молдову в состав Румынии не составляет за Прутом предмета дискуссий. Разумеется, надо. Уже потому, что это родня.

Конечно, к вновь обретенной родне уже внимательно пригляделись, и нашли в ней множество недостатков. В массе своей она оказалась малокультурной, отравленной советской/российской пропагандой,к тому же и разбавленной сверх меры всякой приезжей публикой. Это создает проблему – но не меняет румынский подход к Unirea в принципе.

Примерно так же, в большой и дружной семье могли бы принять твердое решение о возврате под свой кров потерянного в детстве родственника, найденного много лет спустя, снова потерянного, и снова найденного. И пусть он бомжеват и скверно образован, пусть у него другой опыт жизни, и в связи с этим другие взгляды на многие важные вопросы, сильно отличные от принятых в семье, отчего жизнь под одной крышей с ним порождает кучу проблем; пусть его нужно лечить, учить, приучать к личной гигиене и прививать приемлемые социальные навыки, но он – родня – șipunctul, и этим всё сказано. И пусть на то, чтобы сделать его частью семьи не формально, а на деле, уйдут годы, если не десятилетия – всё равно, вопрос о том, возвращать или не возвращать не может стоять в принципе. Тем более, что родственник стал таким не по своей вине, а в силу трагических обстоятельств. И даже в его нынешнем состоянии в нём, приглядевшись, можно найти много доброго и хорошего, что и нужно всячески развивать, хотя руки иной раз и опускаются от безнадежности этой затеи.

В то же время сам родич сильно колеблется: стоит ли ему возвращаться? В семье есть обязанности и правила поведения, и, даже при хорошем, в целом, к нему отношении его будут твердо заставлять следовать им. Стоят ли получаемые от возврата преимущества утраченной свободы? К тому же, его похитители и совратители тоже никуда не делись, и не жалеют сил, побуждая его плюнуть на родню и зажить прежней жизнью. Но родня упорно гнет свою линию, стараясь изменить найденыша в лучшую, как она полагает, сторону.

Словом, перед нами готовый сюжет про Гекльберри Финна, за которого ведут борьбу вдова Дуглас и беспутный папаша Финн-старший, с поправкой только на государственный статус действующих лиц, на бессарабские реалии, и ещё на то, что наша вдова искренне считает Гекльберри своей кровной родней. Впрочем, и папаша Финн тоже ему не чужой.

История Бессарабии, сложная и трагичная

Современную Молдову невозможно понять, не зная, хотя бы в общих чертах, истории Румынии, Юга России и зажатой между Россией и Румынией Бессарабии. Предлагаемый краткий исторический экскурс предназначен для читателей, далеких от молдавской тематики.

Рождение Бессарабии

В 1812 году область между Прутом и Дунаем с одной стороны, и Днестром – с другой, согласно Бухарестскому мирному договору, завершившему русско-турецкую войну 1806-1812 годов, была присоединена к России. В её «присоединении» не было и намека на «освобождение от турецкого ига», как это в дальнейшем пыталась, и до сих пор пытается представить российская, советская и снова российская пропаганда. Достаточно сказать, что Турция, согласно договорам, заключенным с великим княжеством Молдова, верность которым Стамбул неоднократно подтверждал, не имела права распоряжаться его территориями по своему усмотрению.

Россия же попросту оккупировала сначала всё княжество, целиком, сообщив населению, что она освободила его от нехристей-турок, а, затем, в обстановке назревавшей войны с Францией, вернула его запрутскую часть, Западную Молдову, Османской империи. Таким образом, Россия просто-напросто разорвала историческую Молдову на два куска. Это была обыкновенная аннексия территории сопредельного государства – да, находившегося в зависимости от Турции, но все же от неё отдельного.

Ну, а то, что захваченная территория составляла примерно половину княжества Молдова, ставит крест на любимой версии российского агитпропа, представляющего современную Молдову исторической преемницей Молдавского княжества, которое «древнее Румынии», с последующим выводом о том, что «молдаване не румыны».

Приобретение получило в России название «Бессарабия». Это название, чтобы лучше спрятать украденное, позаимствовали у южной части междуречья Прута и Днестра, за которой,в новой геополитической реальности, в свою очередь, закрепили турецкое название «Буджак».

Оставляя в стороне ненужные детали изменения административных границ Бессарабии и форм управления ею в последующие сто лет, приведу карту Бессарабской губернии по состоянию на 1914 год.

В настоящее время примерно три четверти бывшей Бессарабской губернии плюс Приднестровье, не входившее в её состав, составляют современную Республику Молдова, а четверть принадлежит Украине.

В румынской историографии присоединение Россией Бессарабии именуется «похищением». В ответ на это, как уже было сказано, российские и пророссийские историографы приводят дежурный аргумент о том, что ни Румынии, как государства, ни румынского этноса, как единого целого, в 1812 году не существовало. С формальной точки зрения это верно, по сути же является несомненной подменой понятий. Разберемся подробно в этой ситуации, важной для понимания политических процессов и внутри современной Молдовы, и в румыно-молдавских отношениях.

Румыния с момента появления на политической карте и до окончания Первой Мировой войны

Первый этап процесса создания государства Румыния и формирования единой румынской нации начался с объединения двух княжеств, Валахии и огрызка Молдовы, избежавшего российской аннексии, и завершился провозглашением их полной, уже на европейский манер, то есть, за пределами турецкого вассалитета, независимости, а затем появлением единой независимой Румынии.

Эти события уложились в период 1859-1881 годов, завершившись созданием королевства Румыния – наследственной конституционной монархии. При этом, Бессарабия, которая была частью княжества Молдова, отторгнутой от него/освобожденной от турецкого владычества Россией, по понятным причинам выпала из этого процесса, включавшего, между тем, социальную консолидацию румынского общества и развитие румынского национального самосознания. Коренное население Бессарабии, однородное в 1812 году с остальной частью населения княжества Молдова, оказалось выведено из румынского нациогенеза и подверглось интенсивной русификации.

Третья же составная часть современной Румынии – Южная Трансильвания, находилась в это время в составе Австро-Венгрии, и тоже была исключена из начальной фазы этого процесса.

Практически сразу после захвата Бессарабии, еще до заключения Бухарестского мира, то есть, примерно с 1807 года, Россия начала заселять её переселенцами, очень пестрого состава, в которых видела лояльную опору, заведомо не испытывающую притяжения к Турции, а позднее – и к Румынии. В быту это пришлое население предпочитало родной язык, разный для разных групп, а в общении за пределами группы – русский, как язык администрации, знать который было нужно всем.  Сфера же применения румынского языка при этом сузилась, а сам язык насытился русизмами, превратившись, якобы, в «молдавский» – но, не перестав от этого быть румынским языком.

О масштабах этого процесса говорит хотя бы то, что только в период 1837–1857 гг. по официальным данным на территорию Бессарабии прибывало, в среднем, более 21 000 колонистов ежегодно.

Это серьезно изменило этнический состав населения, данные о котором за 1897 год приводит Лев Берг в своей работе «Бессарабия: страна, люди, хозяйство». Названия этносов приведены так, как их указал автор.

Молдаване	47,6 %	Цыгане	0,4 %
Малорусы	19,6 %	Армяне	0,1 %
Евреи	11,8 %	Греки	0,1 %
Великорусы	8,0 %	Албанцы	0,04 %
Болгары	5,3 %	Французы	0,02 %
Немцы	3,1	Чехи	0,02
Гагаузы	2,9	Караимы	0,005
Поляки	0,5

Забегая чуть вперед, приведу для сравнения этнический состав Бессарабии по переписи 1930 года, когда она, начиная с 27 марта 1918, то есть уже 12 лет, находилась в составе Румынии.

Румыны	56,2 %	Гагаузы	3,4 %
Русские	12,3 %	Немцы	2,8 %
Украинцы	10,9 %	Цыгане	0,5 %
Евреи	7,1 %	Поляки	0,3 %
Болгары	5,7 %	Другие	0,8 %

При сопоставлении таблиц названия этносов Румыны – Молдаване, Русские-Великорусы и Украинцы-Малорусы следует воспринимать как синонимы.

На момент создания Румынии,территории, вошедшие в её состав, и территории сопредельных с ней государств включали в себя обширные районы, населенные смешанным населением, румынским и нерумынским вперемешку. Никакие границы не могли быть проведены идеально – впрочем, 100-150 лет назад вопросу о проведении межгосударственных границ в соответствии с этническими территориями вообще не придавалось большого значения.

По итогам мирных договоров 1878 года в Сан-Стефано и Берлине Румыния получила провинцию Добруджа-де-Норд с округами Тулча и Констанца. В 1913 году, по результатам удачной для нее второй Балканской войны, она получила также провинцию Добруджа-де-Суд. Изменение границ Румынии в различные периоды приведено на инфографике.

Имея виды на Трансильванию, населенную в значительной мере румынским населением – но, увы, вперемешку с венгерским, и сознавая при этом свою военную слабость, Румыния, лишь после долгих колебаний, 28 августа 1916 года вступила в Первую Мировую войну на стороне Антанты. Но кампания 1916 года стала для нее провальной. Войска Центральных держав разгромили румынскую армию, и к концу 1916 оккупировали всю Валахию, включая столицу Румынии Бухарест. Королевская семья, правительство и парламент переехали в Яссы. Боевые действия на этом направлении повела Российская империя, образовав Румынский фронт протяженностью 600 км., и взяв ситуацию под свой контроль. О масштабах российского участия можно судить по тому, что к концу 1916 года на Румынском фронте располагалась 1/4 часть действующих на фронте ВС России – 35 пехотных и 13 кавалерийских дивизий. Тем не менее, к моменту выхода России из войны в связи с событиями 1917 года, ситуация для Румынии по-прежнему оставалась крайне сложной.

Однако успехи Антанты на Западном фронте и на Балканах, а также распад Австро-Венгерской и Российской империй, позволили Румынии начать активные наступательные действия 10 ноября 1918 года, за день до окончания войны на Западе, и, в итоге, вынести из Первой Мировой войны существенные территориальные приобретения. В ее состав вошли ранее принадлежавшие Австро-Венгрии Трансильвания и Буковина, а также Бессарабия, на которой мы, опуская подробности, связанные с бывшими австро-венгерскими территориями и сосредоточим внимание.

К 1917 году Бессарабия представляла собой край, населенный весьма неоднородным с этнической точки зрения населением, подвергшимся существенной русификации. Это особенно касалось образованного слоя жителей, в абсолютном большинстве интегрированного в реалии Юга России (хотя имелись и исключения, тот же Василе Строеску, например). Большая же часть населения была малообразованна, и по этой причине аполитична, но вместе с тем, податлива на популистские лозунги большевиков. К тому же Бессарабия была насыщена разложившимися частями российской армии.

Сторонники объединения с Румынией были маловлиятельны и находились в явном меньшинстве. Но ситуация складывалась так, что Бессарабия встала перед выбором между российским революционным хаосом и относительной определенностью ухода к Румынии. В свою очередь власти Румынии опасались, что их страна будет втянута в российскую смуту, как это уже случалось в 1905-07 годах и видели в Бессарабии, среди прочего ещё и возможный санитарный кордон. Сочетание этих факторов сделало воссоединение/аннексию безальтернативным сценарием.

Историки немало спорили и продолжают спорить о том, чем был процесс присоединения Бессарабии (или, говоря формально, Молдавской Демократической Республики) к Румынии, растянувшийся по времени на все время существования МДР и завершившийся весной 1918 года: грубой аннексией – либо, напротив, выражением, хотя бы в какой-то степени, пожеланий её населения. Увы, но ни одна из известных мне работ, описывающих эти события, не избежала привязки к политической конъюнктуре в рамках российско-румынского спора о принадлежности Бессарабии, скатываясь, в конечном итоге, либо к российской, либо к румынской трактовке событий,и успешно топя суть происходящего в многочисленных, но несущественных деталях. Между тем, объективный ответ на этот вопрос очевиден: на момент «воссоединексии» – введем для описания того, что происходило в Бессарабии, это слово, составив его из «аннексии» (русская версия событий) и «воссоединения» (румынская), – никакой «воли народа» не существовало вовсе, как не существовало и никакого «народа Бессарабии». Существовал же разнородный кипящий котел из местного населения, крайне неоднородного, в массе своей изрядно русифицированного, но и не вполне русского, часть которого отчасти тяготела к Румынии, хотя одновременно и опасалась её властей, в особенности военных, как возможного источника беззакония в переходном периоде, и репрессий в дальнейшем.

Эти настроения хорошо передал в своих воспоминаниях бывший военный министр МДР Герман Пынтя– человек поразительной, трагической и очень бессарабской судьбы:

«…молдавское население, и в особенности солдаты-молдаване, были возбуждены и разгневаны тем, что придут румыны, чтобы отобрать у них землю, добытую в результате революции, и свободы, завоёванные после века страданий».

Логично? Ну, да, отчасти. По-бессарабски логично: после века страданий под властью России опасаться прихода румын. При этом, несмотря на кажущуюся алогичность этой конструкции, опасения бессарабцев, и молдаван, и, тем более, немолдаван, терзавшие их в 1917 году, были, отчасти, оправданы. Хотя, с другой стороны, судьбы всех, кто оказался по ту сторону границы, в СССР, зачастую были гораздо трагичнее. Хотя, с третьей стороны, тут уж кому как везло.

В этом бесконечном и повторяющемся выборе даже не из двух, а из множества зол – вся судьба Бессарабии и наследовавшей ей Республики Молдова. Впрочем, до современной Молдовы еще далеко – не будем забегать вперед и вернемся в 1917.

Итак, молдавское население, настрадавшееся в России, опасалось и прихода румын, к которым, вместе с тем, до некоторой степени тяготело. Одновременно оно тяготело и к старым порядкам, не столько даже именно к российским, сколько к привычной жизни, пусть и не всегда хорошей, но понятной, теша себя иллюзиями о том, что все ещё может наладиться в прежнем виде плюс земля. Вопрос о том, являются ли молдаване румынами, или составляют отдельную нацию не стал в тот момент предметом широких политических спекуляций, но уже явственно для этого назрел. Немолдавское же население тяготело к России – и тоже по большей части не столько идейно, сколько как к фундаменту, на котором строилась привычная жизнь, но одновременно и опасалось российского хаоса.

Помимо местного населения в политические процессы были также активно вовлечены и выходцы из разложившейся российской армии, с богатейшим набором идеологических тараканов головах – от анархических до монархических. Весь этот хаос был приправлен демагогической агитацией большевиков, обещавших «землю и мир», и для существенной части взбудораженного крушением привычного порядка вещей и малограмотного, в массе своей, населения большевистская ложь в 1917-18 году была притягательна.

С соседями тоже все обстояло непросто: с северо-востока от территории Бессарабии, объявленной в декабре 1917 Молдавской Демократической Республикой, закипала рухнувшая Российская Империя где начиналась гражданская война, а с юго-запада Румыния буквально собирала себя по кускам, кое-как оправляясь от разгрома и осваивая территориальные приобретения. Сама же МДР была эфемерна, существуя скорее в воображении членов Sfatul Ţării, легитимность которого тоже была крайне сомнительна. Вообще, любые разговоры о демократических процедурах и народном волеизъявлении в обстановке декабря 1917-весны 1918 года являются чистейшей спекуляцией. Никакой полноценной представительской демократии в Бессарабии не было, и не могло быть, уже по той причине, что демократия предполагает некий консенсус, принимаемый всем обществом, и хоть какую-то постоянную законность. Ничем подобным в то время и не пахло – все шло по классической формуле, которую еще не высказал Мао Цзэдун, но которая уже витала в воздух: «винтовка рождает власть».

В полном соответствии с этой формулой Бессарабия и оказалась в составе Румынии – и это было по-своему справедливо, поскольку более легитимного источника власти на тот момент не существовало. Что же до попыток симулировать такие источники, то все они были явными фальшивками, прикрывавшими противоборство нескольких вооруженных сил – тех самых «винтовок», конкурировавших друг с другом.

Воссоединексировав Бессарабию, Румыния получила крайне сложный регион. При этом, сама Румыния тоже находилась в сложном, раздерганном и неопределенном состоянии – по целому ряду причин, и, в числе прочего, ещё и потому, что сложных регионов было несколько. Румынизация новых территорий, лишь отчасти населенных этническими румынами, причем и это население по духу и взглядам было менее румынским, чем того хотели бы в Бухаресте, была, с одной стороны, крайне сложной и затратной задачей, с другой – вопросом выживания румынского государства. Эта ситуация и породила политику, напоминающую пацификацию восточных областей межвоенной Польши.

Вместе с тем, нельзя не признать, что, во-первых, репрессии на советской территории, соседней с Бессарабией, были значительно более жестокими и кровавыми. Кроме того, советское руководство, не признававшее утраты Бессарабии, предприняло ряд контрмер. Была организована Молдавская Автономная ССР (МАССР), задачей которой было «притянуть» к себе утраченную территорию, коренное население которой, по российско-советской версии, составляли «молдаване», а никакие не румыны. Кроме того, против представителей румынской власти, да и просто имущего или даже минимально лояльного властям населения Бессарабии был начат вооруженный террор. Счет убийствам, совершенным засланными из-за Днестра диверсионными группами, шел на тысячи. Были организованы и широкомасштабные выступления, наиболее известным из которых стало т.н. «Татарбунарское восстание». Всё это неизбежно вызывало эскалацию ответного насилия, и более жесткие меры, направленные на ускоренную румынизацию бессарабцев. Румынские же предприниматели опасались инвестировать в неспокойный регион, который в любой момент мог быть отобран, что и случилось в 1940 году.

Очередное «возвращение в родную гавань» было ужасным и кровавым, в обычном советском стиле, с репрессиями, арестами, высылками и массовыми расстрелами. Затем, в 1941, Советы ушли, и вернувшиеся румыны мстили советским палачам и их пособникам – тем, кто не успел сбежать, или тем, кто попал под подозрение и под горячую руку. Затем, в 1944, Бессарабию в очередной раз «освободили» и зачищали ее до конца 50-х.

На практике это означало физическое уничтожение всех бессарабцев, кто проявлял хотя бы малейшую политическую активность, твердо отстаивал любое мнение, был успешен в хозяйственной деятельности – и этим вызывал зависть соседей, имел образование выше начального, или ещё хоть каким-нибудь образом возвышался над общей массой. Точно так же, но еще тщательнее было зачищено и левобережное Приднестровье, входившее в состав ликвидированной в 1940 году МАССР, и переданное вновь образованной МССР.

Любые связи с Румынией после 1944 года и до окончательного обвала СССР, в МССР, мягко говоря, не поощрялись. Напротив, официальная советская пропаганда всячески подчеркивала версию о том, что «молдаване – не румыны» и нагнетала румынофобию по полной программе. Эта версия, однако, рассыпалась в труху уже по той причине, что множество ближайших родственников, в результате событий 1917-44 годов оказались по разные стороны границы по Пруту и Дунаю…

Продолжение следует.

Петру Русу

для Newssky, Кишинеу