Миграционный кризис в Европе: причины, текущее состояние, варианты развития. Эксклюзив

29.11.2021 0 By NS.Writer

Бегство больших масс людей от войны, голода, эпидемий, произвола властей, а также их переселения в поисках лучшей жизниизвестны с незапамятных времен. Но миграционный кризис в ЕС, разразившийся с 2010 года — нечто совсем иное. Похоже, проблема не в мигрантах вовсе, а в головах самих европейцев.

Наплыв желающих поселиться на уже заселенной территории, независимо от причин, вызвавших его, ставит автохтонное население перед проблемой сдерживания незваных чужаков, интеграции тех, кто признан приемлемым для подселения, и отделения первых от вторых. Лавина бегущих может даже смести автохтонов, изменив состав населения и само устройство жизни. Наконец, мигранты могут быть организованы и вооружены, и иметь в тылу достаточные ресурсы. В этом случае речь пойдет уже о колонизации, когда победители, в свою очередь, будут решать, что им делать с побежденными.

История знает много примеров каждой из перечисленных ситуаций. Но европейский миграционный кризис — явно что-то другое. Едва ли совсем новое, поскольку варианты отношений человеческих сообществ столь же избиты и немногочисленны, как базовые сюжеты в искусстве. В таком случае, подбор аналогии из прошлого позволил бы сделать обоснованный прогноз развития ситуации.

Но и такого подбора, как ни странно, за десятилетие кризиса не случилось. Проблему заболтали, утопив ее суть в малозначимых частностях. Такое нежелание взглянуть в глаза реальности тоже очень симптоматично.

Что же происходит в действительности?

От сыновей Адама до Маугли: свой — заходи, чужой — ступай мимо

Сакраментальный вопрос о том, «на ком женились сыновья Адама», возникающий из буквального прочтения библейского Бытия, основан на недоразумении, порожденном культурными пропастями между авторами первоначальных текстов, из обрывков которых было составлено Священное писание, их компиляторами, переводчиками и толкователями. По смыслу же, если, пытаться найти смысл в этой мешанине, «сотворение» Адама «из праха земного» и наделение его «бессмертной душой», которое, согласно иудейскому первоисточнику, случилось в 3760-м году до н. э., было культурным актом. Приобщение Адама и Евы к новой культуре не исключало наличия других существ того же биологического вида, не подвергнутых этой процедуре, из числа которых сыновья Адама и могли брать себе жен.

Иными словами, при таком прочтении Священного писания, человек — существо не столько биологическое, сколько социальное. Это сообразуется и с практическим опытом. Реальный Маугли, воспитанный волками, не был бы человеком социально и ментально, о чем свидетельствуют случаи выживания в таких ситуациях человеческих детей. При таком подходе к понятию человека сомнения в наличии у чужака, пусть и человеческого, с точки зрения биологии, вида, «бессмертной души», выглядят совершенно обоснованно.

Но и биологическое единство человеческого вида оставляет место для споров и толкований. «Единство человечества» с точки зрения современных представлений об антропогенезе носит зыбкий характер, основанный на утверждении, что из младенца любого человеческого подвида можно, в принципе, воспитать приемлемого члена любого человеческого социума. Подвиды— налицо: метисация разных видов пралюдей и биологическая разница рас подтверждены научными исследованиями. Условно-равные возможности развития представителей различных рас и народов, с поправкой на поведенческие и когнитивные различия, вызванные разницей в биологии, тоже могут, хотя и с натяжкой, считаться подтвержденными опытом. На этом «единство человечества», из которого делается смелый вывод о том, что «все люди — братья», оканчивается.

А на практике все решает социализация, и тут уже о единстве человечества нет и речи, и это проявляется куда ярче, чем биологические отличия. Множество разных социумов основано на разных ценностях, порой не только взаимоисключающих, но даже иноплоскостных. Так что «единство человечества», при честном взгляде на него, оказывается всего лишь фигурой речи. Максимум — отдаленной целью, намеченной для достижения в будущем, хотя смысл этой цели никем убедительно не обоснован.

Итак, по отношению к любым пришельцам, будь то беженцы, спасающие свою жизнь или мигранты, ищущие лучшей доли, границу между «да, мы вас примем» и «нет, идите мимо» определяют возможности их социализации в уже существующем обществе, в которое они хотят влиться. Эти возможности ограничены узкими, или, напротив, широкими, рамками требований к членам общества, и его коллективной готовностью инвестировать в социальную адаптацию пришельцев, либо потратиться на воздвижение барьеров на их пути. Такую готовность, в конечном итоге, диктует экономика, с позиции «выгодно-невыгодно». Принципиальное значение имеет также готовность пришельцев изменяться, приходя в соответствие выставляемым им требованиям. А между твердыми «да» и «нет» существует зазор в виде неполноправного приема мигрантов, что, зачастую, и происходит. Равенство прав «коренных» и «понаехавших» чаще всего достигается уже в последующих поколениях.

Такой, довольно очевидный, механизм работает в любом стабильном социуме, но может давать сбои в периоды социальных кризисов. Именно кризис социальной идентичности, частным проявлением которого стал миграционный кризис, мы и наблюдаем на Западе.

Но «Запад» — достаточно условное понятие, он сложносоставной, и эволюционирует неравномерно, так что в разных его частях кризис находится в разных стадиях, и проявляет себя по-разному. В «старом» ЕС онзаметнее всего, новые члены Евросоюза еще сопротивляются втягиванию в миграционную воронку, в Канаде и США кризис, бесспорно, есть, но выглядит иначе, а в Австралии и Новой Зеландии практически незаметен. Иными словами, кризисом, в его европейской супертолерантной форме, затронута только часть Запада. Кризис не проявляется в России, где власть просто завозит мигрантов, как расходный материал, пытаясь компенсировать быстрое вымирание коренного населения, деградировавшего и утратившего жизнеспособность. Его нет и в Китае, куда ни мигранты, ни беженцы вовсе не ломятся, хотя от основных центров миграции в Европу до Китая ближе.Таким образом, говоря о миграционном кризисе, мы рассматриваем типично западное явление.

Начало общего кризиса идентичности Запада

Бескомпромиссное стремление избавляться от социального балласта, не вписавшегося в актуальные рамки, характерно для всех человеческих сообществ, и Европа, колыбель западной цивилизации, не является в этом ряду исключением. Видимость же гуманизации этого процесса носит характер чисто номинальный. Она обусловлена совершенствованием методов и/или появлением новых ниш, в которых такой балласт может быть социализирован, а также изживанием случаев, требующих значительной коррекции. Так, викторианские работные дома, негуманные с современной точки зрения, были гуманнее уничтожения бродяг, которое практиковалось ранее. Но появление работных домов было вызвано не всплеском гуманизма, а тем, что асоциальному элементу нашли экономически оправданное применение, а самые неподдающиеся уже были уничтожены. Иными словами, гуманизация по отношению к людям, не вписавшимся в социум, имеет, в своей основе, только две составляющих: экономическую целесообразность,а также, в стабильно-благополучные времена,некоторый избыток ресурсов, позволяющий улучшить качество жизни обывателя, избавив его от жестоких зрелищ, или от знания того, что жестокости творят где-то совсем рядом. Все прочее, приплетаемое сюда, самообман, либо сознательное лицемерие.

Глобализация, порожденная техническим прогрессом в области транспорта и связи, запрос на который рождает рост и усложнение горизонтальных связей в экономике развивающегося капитализма, расширяет рамки социальных стандартов, но и только. Миграционные кризисы при этом невозможны. Для их появления нужно сочетание двух противоположных явлений: сжатие социального пространства кризисного социума и продолжение глобализационных процессов, размывающих его рамки.

Именно это и произошло в развитой части Запада.

Две мировые войны, и связанные с ними экономические кризисы сильно ударили по западному обществу, выбросив из экономики, и поставив на грань выживания миллионы людей. Экономика при этом превалировала, так что военные потери, и поток эмигрантов из рухнувшей в феодализм России внесли лишь дополнительный вклад. Впрочем, беженцы из России стали для Запада серьезным культурным и моральным испытанием, поскольку в эмиграцию, в основном, ушла относительно вестернизированная часть российского общества, антропологически и культурно воспринимаемая на Западе как «почти люди». И, хотя Запад справился с ситуацией, и с беженцами никто не церемонился, это нанесло по нему серьезный психологический удар.

Следующим ударом стала 2МВ, и сопутствовавший ей Холокост, на который всем, кого он не затронул, поначалу было наплевать. Но Гитлер и его окружение недооценили влияние глобальных еврейских общин, за что и поплатились Нюрнбергом. Не соверши они этой ошибки — не было бы ни Международного трибунала, ни всемирного осуждения нацизма, а место United Nations, возможно, занимали бы какие-нибудь United Nazis. С другой стороны, верхушка Третьего Рейха не могла не совершить этой ошибки. Геноцид был спровоцирован страхом перед повторением голода последних лет 1МВ, и первых послевоенных, что привело к радикальным методам избавления от едоков, признанных лишними.

Еврейский народ понес при этом огромные потери, и, что еще хуже, столкнулся с глобальным, за редкими исключениями, равнодушием к своей судьбе. Нацисты изначально не препятствовали еврейской эмиграции — проблема была в том, что, как и в случае с русской эмиграцией, большая часть стран мира не сочла ее социально приемлемой для себя. Так что вина за европейский Холокост, повешенная на Германию, лежит, по большому счету, на всех, кто отказался принять беженцев.

Но евреям удалось обратить трагедию в победу: они не только отправили под суд небольшую часть своих палачей, но, опираясь на решения Нюрнберга, загнали на маргинес весь европейский антисемитизм, лишив его былой респектабельности, и сумели на этой волне, в очень сложных условиях, создать свое, успешное, государство. Этот народный подвиг вызывает уважение, но он возымел и побочные последствия: с одной стороны, пробудил у части европейского общества чувство вины, с другой — вызвал ответную реакцию, в виде новой волны антисемитизма, который был уже вынужден мимикрировать. Выход был найден в защите прав палестинского народа, и, шире, прав арабов, которых обижают «злобные сионисты». Не то, чтобы такая постановка вопроса была совсем безосновательной, но она, с самого начала, она страдала видимой гиперболизацией. При этом, в обычной ситуации, на палестинцев и арабов всем в Европе было бы наплевать, ровно в той же мере, в какой недавно было наплевать на русских и евреев.

Затем последовали несколько волн неевропейской эмиграции. Восстановление Германии требовало притока рабочей силы, приемлемого качества и за приемлемую цену. Ее нашли в европеизированной, но все же мусульманской Турции. Еще одну волну породило крушение колониальной системы, ставшей экономически нецелесообразной. Одним из крупнейших его эпизодов стала сдача Алжира прагматичным де Голлем. Но избавление французского бюджета от расходов на удержание заморского владения, ставшего обузой, обернулось прибытием во Францию примерно 1,1 миллиона беженцев: почти французов, не вполне французов и совсем не французов. Меньшие ручейки дали другие бывшие колонии, и Франция вместе с Британией столкнулись в этим в первую очередь.

Отношение к беженцам было скорее негативным, но перекрыть им дорогу почти полностью, как это было сделано в период Интербеллума, оказалось уже невозможно: граница между «своими» и «чужими» стала очень зыбкой. А появление в Европе мусульманских общин, члены которых еще не противопоставляли себя европейцам, но уже обладали специфической субкультурой, замкнутой в своем кругу, сыграло в дальнейшем важную роль.

Некоторый вклад внесла и советская пропаганда, эффективная в первые послевоенные годы, на волне эйфории от победы над нацизмом и экономических трудностей, и относительно успешно размывавшая основы западного общества. Сыграла свою роль и теоретическая слабость Запада в объяснении и прогнозировании его дальнейшего развития, неизжитая до настоящего времени.

Но, хотя социальное устройство западного общества оказалось в результате изрядно расшатано, оно еще сохраняло способность к сопротивлению.

Марш маргиналов

Борьба за достойные условия жизни и справедливую оплату труда наемных работников, ставшая частью эволюции капитализма в зрелое, относительно стабильное общество, начиналась с архаики, провозглашавшей целью классовую войну, и физическое уничтожение «пролетариями» представителей всех «буржуазных» и даже «мелкобуржуазных» классов. Такая разновидность феодальной реакции была нацелена на реставрацию докапиталистических отношений «снизу», нереальную на практике, зато привлекательную для маргиналов. Но, если в России, а затем в Китае, и в ряде других слаборазвитых стран, кучкам авантюристов и уголовников, зачастую опиравшимся на иностранную помощь, удавалось реализовать такой террор, сметая, следом за «буржуазными классами», независимые профсоюзы, местное самоуправление и малейший намек на гражданские права, то в развитых странах, за исключением Восточной Европы, попавшей по итогам 2МВ под советскую оккупацию, этот номер уже не проходил.

Борьба за права второго класса капиталистического общества в этих странах постепенно приняла характер поиска классовых компромиссов. Архаичный маргинал, тяготеющий к докапиталистическим отношениям, при этом не исчез, но ушел на социальную периферию. И хотя его подпитывал СССР, где до последнего момента лелеяли надежду на обрушение западного обществав феодальный «социализм» советского образца, радикальные леваки не имели на Западе исторических перспектив.

Так было до тех пор, пока в игру не вступила третья сила в лице ТНК, дозревших до конкуренции с территориальными государствами, с целью их вытеснения с исторической сцены.

Фундаментальные ценности нового строя, корпоративизма, и контуры общества, выстроенного на его основе, его отличия от капитализма и феодализма и варианты дальнейшей эволюции — интересная, но отдельная тема. Нам же сейчас важно только то, что перед ТНК с некоторого момента встала задача разрушения капиталистического социума, и,в первую очередь, сложившегося в его рамках института гражданских прав и свобод. В левацком сообществе, этой ущербной пародии на зрелое гражданское общество, стратеги ТНК разглядели инструмент такого взлома, и вложились в леваков через общественные, благотворительные и прочие некоммерческие прокладки. Это позволило вывести из игры настоящих борцов за гражданские права, и приступить к поэтапному сворачиванию этих прав, под видом борьбы за их безграничное расширение.

Ставка при этом была сделана на движения, борющиеся за права различных меньшинств, лишенных на старте реального влияния. Финансовые вложения превращали эти движения в инструменты для наступления на права всех, кто к этим меньшинствам не принадлежал. Ни о каком глобальном сговоре речь при этом, естественно, не шла. Налицо была лишь очевидная стратегия, дававшая возможность ТНК влиять на государство и общество посредством агрессивных фриков, способных воздействовать на некоторую часть граждан и избирателей. И эта стратегия работала: меньшинства легко множились, дробя общество на мелкие группы, которые было все легче натравить на неугодных, и друг на друга. А любое гражданское право оказывалось все легче сделать предметом судебного спора в защиту другого права, которое оно якобы нарушало, либо объектом террора, все чаще безнаказанного, под предлогом защиты экзотических прав очередного, внезапно заявившего о себе меньшинства.

Вторым по значимости направлением деятельности леваков, финансируемых ТНК, стала защита права на социальный паразитизм за счет налогоплательщиков. Это успешно разрушало атакуемые государства экономически, и стало сильным шагом в развитых странах, в связи с выводом из них производств, принадлежавших ТНК, в зоны низкого налогообложения, низкой оплаты труда и социального бесправия наемных работников.

Перенос производств оставил в развитых странах большой слой населения, вкусившего социальных гарантий развитого капитализма, но лишенного в новой обстановке экономических перспектив. В суровое старое время этих людей перевешали бы вдоль дорог, как бродяг, или, по меньшей мере, загнали бы в работный дом. Но времена изменились, и их принялись сажать на шею тем, кто продолжал работать и платить налоги, а они — исправно голосовать за политиков-популистов и искать приработков в криминальной сфере.

В сумме все эти движения превратились в мощный фрик-интернационал, успешно осуществляющий ликвидацию любых гражданских прав, а в перспективе и территориально-национальных государств. ЛГБТ, феминистки, веганы, антирасисты и борцы с глобальным потеплением — кто угодно, но непременно воинствующие и радикальные, стали ударными группами в руках ТНК.

Разумеется, к этому процессу были подтянуты и всевозможные движения в защиту прав мигрантов, как уже существовавшие, так и новые, зачастую более радикальные. Наличие диаспор, возникших на предыдущем этапе, придало им массовость и электоральное влияние, поскольку значительная часть членов этих диаспор уже являлась гражданами с правом голоса.

Глобальный инструмент для организации системного кризиса Запада был, таким образом, создан, и, шаг за шагом, отлажен до совершенства и максимального влияния. Оставалось только пустить его в дело, для чего был нужен подходящий толчок. Им, для европейского миграционного кризиса, стала арабская весна 2010 года — также продукт деятельности ТНК, но и это отдельная история, и тема отдельной статьи. Вторую волну кризиса в 2015 году вызвало российское вмешательство в гражданскую войну в Сирии.

При этом, беженцы прорывались именно в те страны, где государство и общество уже были ввергнуты в кризисное состояние, и потому слишком слабы, чтобы принудить их к социальной адаптации и уважению местных порядков: в Германию, Францию, Британию, и, в меньшей степени, в Италию и Грецию, но не задерживались там, где их могли эффективно адаптировать и заставить работать, к примеру, в Португалии, Венгрии или Польше.

Вот, собственно, вся механика миграционного кризиса. Что касается ближайшей исторической аналогии, то, пожалуй, это Рим эпохи упадка, за которой последовали темные века с середины VI до середины IX. Возможно, подробный разбор этой аналогии и попытки прогноза развития нынешней ситуации в Европе станут темой одной из следующих статей.

«Ильченко»Сергей Ильченко, для Newssky


Підтримати проект:

Підписатись на новини:




В тему: