Рассказ бывшей пленной о ДНР. «Никто не хочет там оставаться»

Татьяна Гончарова провела в плену в «ДНР» три с половиной года. Треть этого срока — в бывшем арт-центре «Изоляция», в котором сепаратисты организовали нелегальную тюрьму, где держат задержанных в страхе, чтобы они не поменяли своих данных под пытками показаний. Гончарова была освобождена в результате крупного обмена 29 декабря прошлого года.

Как сообщает «Радио Свобода», ее арестовали в июне 2016-го — вслед за арестом знакомого, пригласили на беседу в так называемое министерство государственной безопасности «ДНР» и тут же задержали по обвинению в шпионаже. Как и тоже обвиненного в «шпионаже» блогера Станислава Печёнкина, Гончарову заставляли в «Изоляции», куда она попала, а затем и в колонии тяжело работать (например, журналист Станислав Ассев, о деле которого много писали СМИ, от обязательных работ был освобожден. — Прим. РС). «Если ты хочешь, чтобы у тебя кости и психическое здоровье были в порядке, то ты вынужден это делать. Никто по собственной воле на работы не выходил. С одной стороны, ты рад был, что не сидишь в камере — можешь выйти, на солнце побыть. С другой стороны, с тобой рядом все время находится Палыч (Денис Кулик, по неподтвержденным данным, находится в заключении в украинской тюрьме. — Прим. РС) — человек, который тебя одними словами может довести до самоубийства: он „ломает“ человека морально, постоянно издевается, не говоря о физическом насилии», — рассказывает Гончарова.

Сегодня бывшая пленная в своем блоге пишет о том, что в результате обмена на свободе не всегда оказываются те, кто этого заслуживает. «Обидно, что такие ублюдки, как Лукашин Сергей (позывной в „ДНР“ Лютый, Лука), Бугорская Диана (снайпер „ДНР“), Дмитрий Сергеев и другие фигуранты дела „лукашиных“, могут попасть в следующий обмен и занять место патриотов», — написала она в фейсбуке. Сама Гончарова ждала освобождения дольше других пленных, хотя ее осудили раньше освобожденных в ходе крупного обмена еще в 2017 году.

В интервью Радио Свобода Татьяна Гончарова рассказывает о своем заключении, перенесенных в «Изоляции» издевательствах, о судебном процессе и адвокате, который спал во время процессуальных действий, а также о том, верит ли она в то, что контролируемые сепаратистами территории вернутся в состав Украины.

— Среди пленных в «ДНР» и «ЛНР» есть те, кого необоснованно обвиняли по статье «Шпионаж», и те, кто был обвинен обоснованно. Каковы причины вашего заключения?

— Обоснованно, да. Мы занимались сбором информации, передавали эту информацию в соответствующие службы Украины. То есть действительно, было за что арестовывать.

— Какую информацию вы передавали?

— О передвижении военной техники, о формировании на территории Донецка вооруженных ополчений. Это происходило в бывших детских садах, старых больницах. Это были места, где появлялись военные расположения. Такую информацию я тоже передавала. Сколько техники в этих местах, сколько примерно людей.

— Сложно ли было ее находить? Вы ведь гражданское лицо.

— Несложно, потому что, живя в центре города, а я жила в центре, мне не нужно было даже отправляться на окраины, где происходят скопления техники, идут обстрелы. В центре было тихо-спокойно, туда доносились только отголоски обстрелов, но при этом там много мест, где находятся военные формирования. Тогда были бои за аэропорт, много военной техники передвигалось в ту сторону или в сторону железнодорожного вокзала, и это происходило за несколько часов до обстрела. То есть едешь на работу, едешь с работы, идешь в какой-то магазин — и все равно волей-неволей все это видишь.

— Вы сталкивались с российскими военными, с российской техникой?

— Да. В первые годы, 2014–15 год. Тогда даже не менялась маркировка на машинах. Вот как взяли они из России, с номерами российскими, с маркировкой российских воинских частей, так и привозили. Еще акцент у людей, которые ехали в транспорте, московский центральный выговор.

— А потом все поменялось?

— У «армии» «ДНР» начала появляться форма, ведь сначала они вообще ходили наполовину одетые в гражданскую одежду. Технику, которую им дали, стали помечать разными воинскими частями: маркировку закрашивали, вешали номера «ДНР». То есть потихоньку стали делать вид, что все это местные и что никакой России тут нет. Все упоминания о России убирали, прибирали, закрашивали.

— Вы говорите, что в Донецке, даже в центре города, размещались военные. Много, по вашим оценкам, было людей, которые приезжали для того, чтобы вести боевые действия? И сколько было местных, которые поддержали то, что происходило, вступили, например, в вооруженные формирования?

— На тот момент, 2014–2015 год, начало 2016-го, наверное, процентов 65 были приехавшие люди, а остальные — местные, из Луганска, из Донецка, из остальной Украины тоже приезжали. Чаще всего это были люди, которые решили защищать Донецк от «украинских фашистов» не только по идейным соображениям, хотели на этом заработать. Поэтому были местные.

— Возвращаясь к событиям 2014 года, как вы их воспринимали? В то время вы, наверное, еще не сотрудничали со спецслужбами?

— Вначале многие ждали, надеялись. Ребятам все же удалось освободить Мариуполь, надеялись, что и Донецк в ближайшее время тоже освободят. А когда все поняли, что это будет сделать сложнее, чем Мариуполь, я и многие начали писать в соцсетях, что они видят, что слышат, часто просто ради того, чтобы предупредить жителей Донецка, что сейчас будет обстрел. Потому что если проходила техника и она двигалась в сторону аэропорта, значит, где-то через полчаса она доезжала на место, потом еще нужно было время, пока ее разложат и настроят… значит, через час будет обстрел. Чтобы люди не боялись, были готовы, а кто-то чтобы успел спуститься в подвал — я и писала об этом. То есть начиналось все с такого: предупредить знакомых и жителей города. Потом, когда поняли, что это становится небезопасным, начали сообщать в закрытых группах. Просто хотелось и хочется, чтобы в твой город вернулся мир, чтобы в твоей стране был мир.

— Как происходило ваше задержание? Вы говорите, что вас вызвали на беседу — и арестовали. Что было потом?

— Когда я приехала в «МГБ ДНР», меня завели в кабинет, посадили за стол, а потом подошел человек и ударил меня в голову. Положил листик, ручку и сказали писать. Что писать — непонятно. Сказали и вышли. Ну, я поняла, что в связи с арестом моего друга что-то им обо мне известно. Но сколько известно, какой объем — я не знала, поэтому написала кратко, что я просто фотографировала. После чего человек зашел, прочитал, ему, наверное, не понравилось, и он ударил меня раза три-четыре по лицу, в челюсть. Положил опять листик и ручку. Потом зашел психолог, сказал, чтобы я успокоилась, дал мне кучу салфеток, чтобы я все вытерла с лица. Говорит: «Лучше пишите, чтобы не было хуже. А так будет вам лучше, если вы все расскажете честно, все, что вы делали». Я опять написала то же самое. После чего мне надели на голову мешок и повезли в «Изоляцию». В «Изоляции» еще были пытки. Опустили меня в подвал, привязали к стулу руки, ноги, сняли с ноги обувь, носок, облили ногу водой и подключили к току. На тот момент они хотели узнать даже не то, что я делала, они пытались узнать, на кого я работаю, имена, звания, есть ли еще кто-то в Донецке, кто делает то же самое. Такие были вопросы. То есть то, что я делала, было неинтересно.

— Вы рассказывали, что в «Изоляции» одним из надсмотрщиков был человек по имени Денис Кулик, который сейчас находится в СИЗО. Никаких сообщений в СМИ о том, что он был арестован на территории Украины, нет. Почему вы его упомянули и откуда взялась информация о том, что он сбежал из «ДНР»?

— О том, что он задержан и находится в СИЗО, я узнала, когда нас поменяли. Мы общались с ребятами, которые были вместе со мной в тот период в «Изоляции», были знакомы с ним и с его методами, и ребята сказали, что им известно, что он сбежал из «ДНР», какое-то время находился на этой территории, но был арестован. То есть это неподтвержденная информация. Спецслужбы тоже ее не подтверждают. В «Изоляции» он отвечал за пленных, за их содержание, за их допросы, за пытки. Он за нас отвечал, принимал очень активное участие в наших допросах. Допрос — это не беседа в нормальном смысле слова, когда ты приходишь к следователю или к прокурору. Допрос в «Изоляции» — это пытки, иногда они заканчивались смертельным исходом. И в 99 процентах случаев, пока я находилась в «Изоляции», каждого привезенного обрабатывал именно он.

— И он вам подключал ток к телу?

— Не знаю. Этого я сказать не могу, потому что это все делалось молча. Голос человека, который задавал мне вопросы, я больше не слышала, скорее всего, человек не из «Изоляции». В подвале у меня был на голове пакет, я не могла никого видеть. Но там было несколько человек.

— Что произошло с вами после пытки током, долго ли вы находились в «Изоляции»?

— В «Изоляции» я провела год и три месяца. После пытки током в какой-то момент повторялись одни и те же вопросы, и у меня повторялись одни и те же ответы. После очередного раза я потеряла сознание, меня привели в чувство и отвели в другую комнату под названием «стакан», у них она так называлась. Очень маленькое помещение, бывшая душевая.

— Наверное, в заключении вас окружали не только люди, разделяющие ваши взгляды. Сложно ли было общаться с этими людьми?

— Сложно. Во-первых, потому что они другого социального и другого статуса. Хотя и старались избегать тем, связанных с политикой, все равно волей-неволей эти разговоры были. Иногда чуть ли не до драк доходило. Мне Диана Бугорская, которая сама из Украины, из Полтавской области, однажды сказала: «Ты предатель!» А я ей говорю: «А кого я предала? Я свою страну, в отличие от тебя, не предала. Вот ты предатель». За это она на меня начала кидаться, почти завязалась драка из-за этих слов.

— Почему вы были в «Изоляции» так долго? Вы все это время были там в статусе обвиняемой?

— Было следствие. Был суд летом 2017 года. Но даже после приговора я еще три недели находилась в «Изоляции». И только потом меня перевели в СИЗО. Почему так долго? Честно говоря, не знаю. Чаще всего людей держат в «Изоляции» до вынесения приговора, до суда, чтобы они не могли изменить свои показания, чтобы не могли связаться с родными, с адвокатами, с кем-то, кто как-то может помочь, подсказать. Наверное, поэтому так долго продержали там.

— Как проходил суд? Это была, как и в других случаях, бутафория?

— Да, у меня был бесплатный адвокат, которого мне дали. Смысла нанимать и платить деньги адвокату с такой статьей, как «Шпионаж», вообще никакого нет. Адвокат ничего не сделает. Если тебе «делают» эту статью, то все, можно не платить адвокату. Поэтому я сразу сказала, чтобы мне дали бесплатного адвоката. Да и мама не смогла бы платного оплатить. Толку от бесплатного адвоката не было никакого. На очной ставке он даже сидел и спал. Открыл блокнот и спал. Вот такой был у меня «замечательный» адвокат. А когда у нас с Романом начался суд, материалы дела были засекречены, и никому из адвокатов не давали доступ к процессу. Только у Елены Николаевны Шишкиной был доступ к таким делам, и ее назначили моим адвокатом автоматически.

— И как она вас защищала?

— Никак, вообще никак. Она молчала весь суд. А суды были такие: 5–15 минут, короткие, то есть чисто формально собрались, что-то вроде как зачитали, подождали, придут или не придут свидетели, и все.

— Когда вы находились в «Изоляции», когда проходил суд, ваша мама имела информацию о том, где вы находитесь, что с вами? Могла ли она вам передавать передачи?

— Пока я находилась в «Изоляции», до суда я маму вообще ни разу не видела и ничего о ней не слышала. Я от нее получила два письма, и то это разрешили оперативные сотрудники «МГБ». Первое я получила месяца через три после задержания. Вещи, продукты, средства гигиены, ту же расческу, зубную щетку, белье я получила месяца через два. В «Изоляции» я была в том, в чем меня туда привезли. Мама меня увидела первый раз летом, наверное, 2017 года, когда начались суды. На суды ее не пускали, она видела меня издалека с улицы, пока нас конвой заводил в суд.

— Ваши родители остались в Донецке? Они разделяют ваши взгляды?

— Моя мама до сих пор проживает в Донецке и в ближайшее время там и будет находиться. Мама моя ни к какой из сторон не склоняется, ей просто хочется, так как она человек в возрасте и всю жизнь прожила в Донецке, чтобы был мир, законы, чтобы тихо и спокойно дожить оставшуюся жизнь. Честно говоря, я с ней даже на эту тему не говорила.

— Что произошло после суда? Вас перевели в колонию?

— Перевели меня вначале в донецкое СИЗО № 5, я там пять месяцев пробыла. А после СИЗО меня перевели в единственную женскую колонию в «ДНР» — она находится в городе Снежном.

— Какие там были условия содержания? С кем вместе вы находились в камере?

— Условия были лучше, чем в «Изоляции», но, если честно, у меня был шок, что в XXI веке в колонии нет воды. Ее дают несколько часов в день: холодная вода набирается во все емкости, в которые ее только можно набрать. А на мытье выдается два литра теплой воды. Ну, и можешь литр-полтора разбавить и прополоскать какие-то вещи, которые ты застираешь в той же воде, в которой помылся. Для меня это был шок. Удобства во дворе, туалет на улице. В здании, где живут осужденные, есть туалет, но им разрешают пользоваться только вечером, то есть после ужина и до утра. Остальное время он должен стоять чистый, потому что, если будет проверка, все должно быть чисто и красиво. А в мороз, зимой — идите на улицу.

Поселили меня в общий отряд, где содержатся и уголовники, и наркоманы, и люди, больные туберкулезом, СПИДом, сифилисом. Ты вместе с ними живешь, ешь, пьешь, спишь. И естественно, большинство из них весь конфликт, который до сих пор происходит у нас в стране, видели по телевизору. А по телевизору в колонии — российские каналы. Новости там в основном про Путина, про Россию, как чудесно и волшебно жить в этой стране. То есть представление о конфликте большинство имело только такое, какое подают по российскому телевидению. Естественно, в колонии ко мне были настроены все очень хорошо — в кавычках. К тому же одна из осужденных девочек подсаживалась к другим и настраивала против меня. Начинала рассказывать, что «вот, из-за нее обстреливаются наши дома, умирают дети». И через неделю после того, как я вышла из карантина, произошел конфликт — она меня ударила, разбила мне нос. Администрация абсолютно ничего ей за это не сделала. Контролер сделала вид, что у нас с ней была только словесная перепалка.

— Вы говорите, что были в заключении вместе с больными людьми. Ваше здоровье не пошатнулось?

— В плане каких-то болезней — нет, все нормально. Первое, что я потребовала, когда нас освободили, чтобы провели обследование на все болезни. Анализы показали, что все нормально, нет ни туберкулеза, ни гепатитов, ни ВИЧ, ничего. Слава богу, меня это миновало. Здоровье испорчено, конечно, в основном физическими работами, на которые меня гоняли в колонии… Если в «Изоляции» над женщинами скорее психологически издевались (мужчин там постоянно физически избивали), в колонии, наоборот, тяжелые физические работы. Меня, как политическую, гоняли первый год на все тяжелые хозработы (я первые полгода там такая одна была). И если по закону заключенные могут выполнять хозработы два часа, то с моей статьей я выполняла их не два часа, а сколько требуется. Два, три, четыре часа…

— Что конкретно вы делали?

— Носить уголь, шлакоблоки, природный камень, песок, цемент. Разгрузить машины с мукой, крупами, капустой, овощами. То есть тяжелая работа. Копали иногда ямы, строили заборы, которые в колонии падали из-за ветра. Отнести в столовую для выпечки хлеба два-три мешка муки, каждый из которых весит 50 килограммов, а мы его вдвоем несли. Это, естественно, привело к тому, что сейчас у меня проблемы с позвоночником. Обследование провели — у меня межпозвоночная грыжа, с ногой проблемы.

— Вы все это время надеялись на обмен?

— Да! Конечно, были надежды на обмен. В СИЗО и в колонии у меня уже была связь с мамой. Она постоянно держала меня в курсе о том, как проходили минские заседания, что на них было, до чего договорились. Перед обменом 2017 года все вокруг утверждали, что я есть в списках. А потом за два дня до обмена меня в списках уже не оказалось. Со мной на тот момент в СИЗО находились Галина Гаевая (ее обвиняли в шпионаже в пользу Украины. — Прим. РС) и Валентина Бучок (она обвинялась в соучастии в организации убийства Арсена Павлова (Моторолы). — Прим. РС), их поменяли, а меня нет. Притом что задержали их позже меня. Я не знаю логики, кого и как меняют, потому что люди, которые сидят дольше, их оставили, не только меня. Но я надеялась на обмен, ждала его, от «минска» к «минску» жила в надежде.

— Вам кажется, что Донбасс будет освобожден и вернется в состав Украины? Или вы не видите такой возможности?

— Я верю в это и очень этого хочу. И я надеюсь, что в ближайшие годы это все-таки решится, конфликт разрешится и все будет хорошо. Единственный вопрос — как это будет сделано.

— А что дает вам основания так думать?

— Потому что в «ДНР» не самая лучшая жизнь. Люди, живущие там, все это тоже видят и понимают. Верящих в сказку, что Россия их заберет, единицы. Никого Россия забирать не будет. Нищие, голые территории, которые, по сути, ей не принадлежат, России не нужны. Тем более территории, на которых полно оружия и людей с не очень хорошей репутацией.

— Вы были в замкнутом пространстве, в колонии, но вы общались с людьми, которые не разделяют ваши взгляды, а поддерживают «ДНР». Они тоже думают так?

— Они разочаровались. Там были девочки, которые до ареста, до того, как попали в колонию, служили в армии «ДНР». Они были разочарованы тем, что произошло. Они мне часто говорили: «Это не то, из-за чего мы пошли служить в «ДНР». Они разочарованы в первую очередь тем, что на этих территориях до сих пор беззаконие. Видимость есть, вроде как законы какие-то есть, Уголовный кодекс, правила, конституция «ДНР», но в реальности — до сих пор беззаконие. И все этим разочарованы, недовольны. Очень многие говорили, что, когда они освободятся, они поедут либо в Россию, либо в Украину. Никто не хочет там оставаться.